Кремневый скол - страница 4

Это, повторяю, не литературная игра, а важный для меня факт: то, что все персонажи — мои друзья и выступают под своими именами (кроме директора Музея, потому что он человек слишком почтенный, а также Игорька, потому что он слишком обидчив, но его и так все узнают). Я никого не придумал. Ну, разве, что кремняков, которых, можно считать, почти и не видел: в их описании автор, то есть я, автор репортажа, опирается на рассказы Руслана Гуажвбы, который, ты знаешь, даже после дюжины стаканов изабеллы бывает точен, очень точен.

Далее… По чередованию глины, суглинка и угля на Стене можно судить об изменениях климата, растительного мира и образа жизни на Земле с тех пор, как десятки тысяч лет тому назад здесь поселился человек, найдя выгоды этой пещеры в том, что она располагалась на берегу речки, только эта речка теперь серебрилась внизу, на дне обрыва не менее пятидесяти метров глубиной, где она оказалась, в течение этих самых тысячелетий постепенно углубляясь, обтачивая камень и опускаясь ниже и ниже.

Жизнь человечества, как жизнь человека, движется, смыкаясь в колесо. Назовем это колесо Золотым.

Да, богата находками Стена. И все же археологи обнаруживали только орудия труда, а сами человеческие кости не попадались ни разу, потому что останки первобытного человека в целом мире находят весьма и весьма редко, в сохранности же — почти никогда. В каменную эпоху — как утверждала Нина и с чем приходилось соглашаться Мушни — в отличие от более поздних формаций, человек, простите за подробности, съедался полностью, с костями.

Чередование слоев на Стене археологи нумеровали, как и положено: 1А, 1Б… 4А, 4Б.

Автор осознает (уж не обессудь, Сашель: я не просто письмо чужой жене тут строчу, а сочиняю художественное произведение, написанное в форме послания знакомой, — иногда так приятно следовать старомодной традиции, т. е. говорить о себе в третьем лице, ласково именуя себя автором; так старослужащий в армии в период от приказа об увольнении до настоящего дембеля величает себя не иначе как «дедушка»!) — автор осознает, что повесть эта, несмотря на всю свою правдивость, по форме представляет собой типичную фантастику, и, сочиняя, необходимо соблюдать правила. В триллере, как учили автора в различных учебных заведениях, в которых он спасался от обвинения в тунеядстве, необходимы погоня, саспиенсы, параллельный монтаж и многое другое, что ускоряет темп рассказа. Именно поэтому автор вводит в повествование (смиренно предлагая читателю) новые линии и новых героев в ущерб единству времени и места. Появятся в нашем рассказе: и Ермолай Кесугович, жадный до научных открытий, но тяжелый на подъем; и Игорек, пытающийся его опередить при посредстве йога С. Х. Пулиди и жены его, доктора Аннушки; и гудаутская милиция, невольно помешавшая этой несправедливости. Все эти линии, безусловно, оживят рассказ, придадут ему больше драматизма, без чего не могут французы, эти неисправимые декаденты.

Итак, Чачхал и Руслан!

(Одно дело тогда, в 89-м, когда повесть писалась на абхазском и для Абхазии — маленькой страны: там все всех знают, а тем более Чачхала — при одном упоминании его имени все улыбнутся, а потом грустно вздохнут. А теперь следует предупредить читателя: читайте дальше, мусье, там все будет написано!).

На ритуальном утреннем кофепитии на Сухумской набережной, а именно в редакционной кофейне перед гостиницей «Рица», — а те, кто бывал в Сухуме, знают, что с раннего утра жизнь города сосредоточивается в кофейнях, которых такое множество, что люди выбирают их по интересам, — Руслан Гуажвба затосковал. Начинался погожий день, солнечный и веселый. Руслану совсем не улыбалась перспектива идти и запираться в полутемной рабочей комнате Музея. «Сегодня четверг, два дня до конца недели, их можно и пропустить, жизнь коротка», — думал он. Его потянуло, как говорится, к сельскому уединению.

Он живо представил себе археологическую стоянку в селе Хуап. Внизу шумит, разбиваясь о камни, речка Ягырта, поют в чаще птицы, а ты вылавливаешь из-под земли таинственные кремневые сколы, и это намного сильнее захватывает, чем банальная ловля рыбы. И пытаешься представить жизнь далеких предков, и делишься своими мыслями с друзьями-археологами — и ваши мысли совпадают. А вечером — ужин в доме Мирода, его дяди: индейка, которую тетя Нелли сначала тушит целиком и уже потом поджаривает на вертеле, предварительно сдобрив аджикой и приправами. Вымоченное в острой подливе из свежей алычи с кинзой мясо так обжигает нёбо, что только стакан-второй шипучей изабеллы может унять пламя во рту… Нет, сначала легкий завтрак: листья сарсапареля и крапива с орехом — да, именно крапива, но непременно нежная и свежая, — шашлык из буйволиного мяса, прокопченного над очажным костром, сыпучий козий сыр с аджикой, поджаренный на постном масле, и малосольный ахул — кольраби, — и запивать виноградной чачей, но ее не слишком, а стопки три, а потом вина, но уже не изабеллы, а терпкого качича, вина чрезвычайно редкого, гостевого, которое даже Мирод припрятывает для самых близких… Только такой легкий завтрак, потому что надо скорее подняться к археологам, — ты еще им тачку обещал доставить, — а описанный ужин потом, вечером. Утром следующего дня — снова на раскопки, выпив: сначала стопку-другую чачи, в качестве закуски согрев на углях сухой мамалыги и поджарив на них же копченого сулугуна; затем несколько стаканов белого вина из кувшина, дядя Мирод называет его еще корабельным вином, — и в путь, и на работу!