Крики в ночи - страница 54

— Я пошла, — сказала она.

— Поцелуй меня.

Она поколебалась, затем быстро прикоснулась губами к моей щеке и пошла к самолету.

— Эмма, я позвоню. Передавай всем привет от меня.

Но она уже ушла на посадку.

Я чувствовал себя опустошенным, пока ехал назад, чтобы прибраться в доме. Я возвращался через Понтобан и Сен-Максим, они казались вполне нормальными городами: магазины открыты и полны товаров, девочки в летних нарядах, мальчишки, с криком гоняющиеся за мячом, но внутри меня засел страх, страх, что я потерял своих детей, Эмму и самого себя, даже не зная за что. С Ле Бревом я далеко не уйду, но мне хотелось выяснить все с Клерраром. Нужно было заставить полицию отказаться от мысли, что эти ночные вторжения были какой-то случайностью, совпадением, дурацким стечением обстоятельств.

Ладно. Значит, мне нужно теперь прижать их к стенке. И полицию, и кое-кого еще, но с отъездом Эммы дом наш вдруг стали обходить. Ни Ле Брев, ни Клеррар не появились в нем ни на следующий день, ни через день. Я хотел поймать их в Понтобане, но события помешали мне, так как теперь история о пропавших детях приняла национальные масштабы. На это потребовалось время, но все-таки это произошло, поэтому и Эммины родители узнали о происшествии, когда репортеры добрались до Лондона. Первые охотники за новостями из парижских еженедельников появились после обеда, затем в течение нескольких дней дом подвергался нашествию собкоров британской и американской прессы. Нежелательные лица шныряли повсюду с камерами и вспышками, окружив усадьбу целой коллекцией машин, взятых напрокат. Парни в рубашках с короткими рукавами, ребята, чующие сенсацию, и женщины в облегающих бедра брюках. Это произвело известное впечатление на дежурного жандарма, и я теперь не чувствовал себя одиноким. Журналисты непременно хотели увидеть, где все это случилось, и заполучить фотографии детей. И Эммы тоже. Меня щелкали непрерывно, как Фрэнка Синатру. Им, казалось, числа не было, один приезжал за другим.

Я провожал их в кухню, показывал спальни детей, указывал на рощицу. Я хотел, чтобы они все это увидели своими глазами, чтобы почувствовали боль за то, что случилось, хотел, чтобы все факты всплыли в прессе, надеясь, что объявится какой-нибудь свидетель, кто-то, заметивший похитителей.

Несколько дней наша история не сходила с первых полос и явилась главным событием в телевизионных новостях. Из Парижа приехал посол США, чтобы выразить соболезнование и свое участие. Меня снова и снова фотографировали во всех ракурсах, внутри дома и снаружи.

Я предупредил по телефону мать Эммы, что репортеры могут появиться и у них. Я специально звонил им из «Трех апельсинов», чтобы сказать, что наша история получает все большую огласку.

— Я знаю. Она опубликована в «Дейли телеграф».

— Не позволяйте им беспокоить вас.

— Не стоит звонить, — предупреждала Эмма, — пока не будет настоящих новостей.

Сказала она это так, будто я уже не имел никакого отношения к ней или мы решили расстаться. Мы мало что могли сказать друг другу.

Вместо этого мне пришлось воевать с французами. Одним из репортеров был Шарль Люка, пожилой журналист в очках, с обвислыми усами, который хотел сделать большую иллюстрированную статью. Он довольно сносно говорил по-английски и приехал сюда с изящной женщиной, вроде Огюстиной по имени, которая что-то знала о той поляне в лесу. Они числились внештатными корреспондентами газетного синдиката в Марселе, и я стал умолять их о помощи.

— Вы говорите, что у полиции нет никакой зацепки? Даже когда украли игрушку?

— Так они говорят. Почему бы вам не спросить у старшего инспектора Ле Брева?

— Я пыталась, — ответила женщина, — но он куда-то уехал.

Было ли это «скопированным» убийством, повторяющим то, что случилось тридцать семь лет назад? Они покачали головами. Никоим образом. Невозможно. Но что же случилось тогда и почему Ле Брев пытается установить какую-то связь между двумя событиями? Что это была за история, в которую оказались вовлеченными он и Элореан? Этого оказалось достаточно, чтобы заставить журналистов покопаться в своей памяти.