Крим-брюле, или Веревочная книга (Libro de cuerda) - страница 11

Как известно, удачно заимствовать чужое гораздо бывает труднее, чем свое выдумать, и требует, если хотите, даже большего таланта. Притом находишь обычно не там, где ищешь. Я, по крайней мере, так нашел, подобно случайному Ньютоновому яблоку. Просто на голову упало со страниц провинциальной астраханской газеты «КК» — «Комсомолец Каспия», или «Каспийский Комсомолец» — уж и не помню. В этом «КК» был раздел под названием «Крим-брюле», остроумно сочетающим в себе отдел юмора с городской и областной уголовной хроникой. Слово «крем» — «сладость», слово «крим» — «криминальный»: сладость преступления. А «брюле» по-французски — «горение», точнее «перегар», «пожарище».

Криминальный пожар — разве может быть более точный титул для задуманной мной книги об истории России нынешней и прошлой, уходящей далеко, в дореволюционную историческую утробу. Да и вообще об истории разве может быть точнее. Но только без фактопоклонства. Фактопоклонство и вера в непогрешимость истории — вот что мешает познанию исторической истины. Отказ от суда над историей есть отказ от истины, а лучший суд над историей — это суд безликого времени. Жизнь — химический процесс, но и смерть — химический процесс, соединение с кислородом, горение. Оба процесса образуют то, что именуется историей. Конечно, исторический процесс скорей ближе к алхимии, чем к химии: возрождение не через смерть зерна, а через самовозгорание из «брюле» — пожарища, головешек — стран и народов. Сгорать медленно, без пламени — истлевать и возрождаться, пусть и в ином качестве.

Однако это не то направление алхимии, которое из алчности стремилось превратить в золото неблагородные металлы, а то, что занималось отысканием философского камня, влияющего на человеческие судьбы. Основной ошибкой алхимиков-золотоискателей было убеждение, что металл представляет сплав разных свойств, а не простые тела, но судьбы людей и народов как раз и представляют такие разнородные сплавы простых тел и простых событий, на которые оказывает влияние взаимное превращение элементов — воздуха, воды и земли, проповеданное еще Платоном и Аристотелем. Потому писателю, исследующему романтический перегар истории — «брюле», — требуется увлекательная мечта алхимика, преодолевающего всякие трудности и всякие неудачи ради составления самых фантастичных обобщений и предположений. И одновременно — отвага пожарного, идущего в пламя и разгребающего головешки, пышущие жаром истории. Поэтому в случае удачи такие писатели достойны высочайшей награды. Я имею в виду не нобелевские и прочие подобные элитарные камерные, комнатные, как герань, награды, а медаль «За отвагу на пожаре» или «За отвагу на пожарище».

Литературное художественное мышление напоминает разгадку ребуса: от вещей к словам, от слов к вещам. «Роман» имеет общий корень со словом «романтизм», возникшим задолго до метода: сюжет и образы, созданные мечтой. Название «Крим-брюле» было найдено еще для романа-гусеницы, но роман-гусеница породил роман-бабочку, внезапно для меня вспорхнувшую и требующую иного, более летучего, менее материального титула. Ибо захотелось мне вдруг все тяжести, тяготы и даже ужасы российской и мировой истории вообще сделать не только ползающими и не столько ползающими, но и порхающими, то есть об ужасном написать пусть и не в легковесном, но в легком жанре. Таким образом — пародия.

Как известно, классика пародии — «Дон-Кихот», пародия на рыцарские романы. Но что нам Гекуба[39], что нам рыцарские романы! Не над рыцарским романом шестнадцатого века насмешничаем мы, беря ныне в руки «ДонКихота». Да и насмешничаем ли? А разве так уж смешон «Бравый солдат Швейк» — пародия на военный роман? Или даже «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок» — пародия на советский роман? То есть, конечно, смешны, но только лишь ради смеха я бы не советовал брать их в руки, а лучше другие — комиксы. Вообще, по-настоящему смешной анекдот в основе своей всегда трагичен и умен. Пародия же на исторический мемуарный роман, чем является эта книга, уж особенно трагична.

Тут, надо признать, возникают для автора и, наверное, для читателя, но для автора в первую очередь, чрезвычайно большие моральные трудности, потому что ужасные злодеи истории — фигуры в общем-то трагичные, а обозначать их таковыми — значит частично оправдать, то есть не их оправдать, а то, что они таковыми были и такое совершили. Смешная печаль — вот главенствующее чувство подобных романов-пародий. А смешная печаль имеет свою прародину, свою страну рождения — это Испания. Недаром гоголевский Поприщин стремился в Испанию.