Кровавый источник - страница 41

При этих словах Охлопков перестал бегать по кабинету. Сел на стул, опустил голову, свесил руки и тяжело задышал.

— Три с половиной года Володя деликатно ждет, когда ты с ним расплатишься. Ни единым звуком не напоминал он тебе о долге. О таких долгах не напоминают. Он ведь не взял с тебя расписки. Разве можно было взять расписку с тонущего? Он ждал, когда ты встанешь на ноги. Ты открыл один за другим шесть магазинов. Купил квартиру. Женился. Все это замечательно. Чего же ты еще ждешь? Когда прогремят иерихонские трубы?

— Я все помню, Ген, — промямлил Данила, — и того, что сделал для меня Володя, никогда не забуду. Но поверь, я не настолько твердо стою на ногах, чтобы сейчас расплатиться. Я плачу всем, ты же знаешь!

— То, что ты платишь всем, — это твое личное горе. Чего тебе не сиделось под одной «крышей»?

— Я испугался тогда. У вас ведь началась смута в организации…

— И ты тут же пошел и упал в ножки Стару! Тут же! После той субботы у Мишкольца! Какая ж ты дешевка, Дань!

— Можешь обзываться сколько угодно! Я — свободный коммерсант, а не партизан товарища Грома! И не собираюсь участвовать в ваших разборках! Не надейтесь! — Он вновь осмелел и раскричался — Если вам нравится грызть друг другу глотки — грызите! А я тут при чем? Мое дело — сторона…

— Ты это уже сегодня говорил. Успокойся. Никто от тебя не требует, чтоб ты носился по городу с автоматом и орал: «Газы!» Но согласись, что кое-чем ты нам обязан. И мы вправе кое-что потребовать. Не век же нам быть деликатными, хоть ты и привык к этому.

— Чего ты хочешь? — прямо спросил Охлопков. На его кислом лице уже был написан ответ.

— Совсем немногого. — Геннадий вынул из кармана портсигар и передал его Даниле.

Тот принял портсигар в полном недоумении, но, взглянув на него, понял все. Портсигар был сделан из чистого золота самой высокой пробы. На нем неизвестный ювелир изобразил лося. Рога сверкали бриллиантами, вместо глаза зеленел изумруд.

— Ты сведешь меня с ним, — отчеканив каждое слово, произнес Балуев. — Нам необходимо заручиться его поддержкой на случай войны.

— Я что-то плохо это себе представляю, — хмыкнул Охлопков, вертя в руках портсигар.

— Посоветуйся с женой, Даня. Она подскажет, как лучше это сделать. И не забудь ей рассказать про еврейскую субботу. Правда, есть опасность, что после этого она подаст на развод, — ухмыльнулся Гена.

— Ладно, хватит болтать! — оборвал его «свободный художник и коммерсант», пряча портсигар.

— Я позвоню завтра.

— Ты с ума сошел?!

— Нам некогда ждать, — уже в дверях сообщил Балуев и добавил: — События разворачиваются слишком быстро.

После его ухода Данила долго еще сидел на стуле в той же позе, разбитый и опустошенный. И о чем бы ни думал он в этот час, перед глазами пылал огонь. Благочестивый огонь семи свечей. И пахло фаршированной рыбой.

Еврейская суббота начинается в пятницу после заката. Тысячи лет, начиная с Авраама и до наших дней, евреи справляют субботу. Отдыхают душой и телом в этот святой день, избегая малейшей работы. Работать нельзя, нельзя браться за оружие, нельзя разогревать пищу, сморкаться и то нельзя! А уж держать в руках деньги — упаси Бог! Великий грех! Только отдыхать и молиться, молиться и отдыхать.

Страшная осень выдалась в тот год. Каждый день мог стать последним для Мишкольца. И оттого еще большей радостью наполнялось сердце во время субботы. И оттого горячей становились молитвы.

Ноябрь выдался морозным. Вечерами казалось, что город вымер — стоит, накрытый белым саваном. Люди боялись выходить на улицу, напуганные чудовищным ростом преступности и безнаказанностью преступников. Не проходило недели, чтобы кто-нибудь не пал на новом поле брани. На городском кладбище, неподалеку от аллеи воинов, умерших от ран во время Великой Отечественной, появилась новая аллея, с другими «бойцами». Этих увековечивали в бронзе и мраморе — денег не жалели. Шла непримиримая война двух мафиозных кланов, и только на кладбище они лежали все рядом. Вон чугунные столбы с массивными цепями окружают черномраморную плиту и малахитовый столик для поминания — это место упокоения семьи Потаповых. И тут же, вылитый в бронзе по пояс, Кручинин. Такими бюстами удостаивали раньше Героев Советского Союза. Круча улыбался, как живой. Вот только золотых коронок больше не было в этой улыбке. А через три могилки покоится его убийца — Череп, вместе с братом и женой. В отличие от Кручи, он отлит из чугуна, и лошадиный профиль его чернее ночи.