Кто зажигает «Радугу»? - страница 37

— Как, сынок, учишься?

— Нормально. Ты лучше о себе расскажи, — маме не хотелось рассказывать отцу о том, что я ушел в ПТУ.

А зря. Как много интересного мог бы я рассказать ему. Он наверняка бы меня понял.

— Что обо мне, лечусь, иду на поправку.

Сейчас был самый удобный момент расспросить отца о «короле», о подробностях катастрофы. Эти сведения были необычайно ценны для нас с Морозом. Но я не мог вымолвить ни слова — боялся расстроить отца неприятными воспоминаниями. Маме тоже было бы тяжело говорить о пережитом.

Неожиданно отец сам заговорил об этом. Видно, ему не давала покоя мысль о «короле».

— Тут передали мне письмо от друзей-летунов, — он улыбнулся, — пишут, развлекал их разок «король эфира», — отец усмехнулся.

Мне было странно видеть, что он может с иронией говорить об этом негодяе.

— Почему же его не поймали, а, папа?

— Наверное, он адрес свой забыл оставить.

— Ну, хоть примерно известно, где он есть?

— Скорее всего в районе Волчьеважья.

— Хватит вам об этих глупостях разговаривать, — мама строго посмотрела на меня. — Ты лучше, Гена, скажи, что тебе принести вкусненького или, может быть, почитать?

Мама осеклась. Читать, наверное, отцу запрещалось, потому что его единственный глаз конечно же перенапрягался бы при этом. Отец понял ее замешательство.

— Ты мне принеси транзистор.

— Хорошо, дорогой.

Медсестра, которая все время стояла в отдалении, подошла к отцу, поправила подушку.

— Хватит на сегодня. Больной устал.

Мы поднялись.

— Папа, а на какой частоте работала ваша радиостанция?

— На обыкновенной, — пошутил отец. — Приходите почаще.

Мама поцеловала его.

— Конечно придем, как только разрешат, сразу же придем. Ты не беспокойся, если уж разрешили одно свидание, теперь мы будем приходить.

— До свидания, папа.

— Пока, Борька.

Из госпиталя мы вышли радостные. Мама приложила к глазам платок. Но это были уже совсем другие слезы.

Обедать я не пошел, отправился прямо на завод. Не спеша, спокойно и счастливо. Я вдруг начал все замечать вокруг себя. Предъявил пропуск в проходной. С удивлением заметил, что охранница — молодая девушка, а за барьером у нее спрятана книжка, которую она украдкой читает. И сам завод удивил своей широтой и размахом — настоящий дворец труда. Я словно первый раз прошел по его мраморным лестницам, по сверкающим эскалаторам, поднимавшим рабочих на верхние этажи.

Как здесь было красиво и величественно. Вошел в зал главного конвейера и остановился пораженный. Не тем, что увидел, а тем, что не замечал этого раньше. Длинный, как стадион, цех вспыхивал тысячами цветных экранов, технологических зеркал. Как на первомайской демонстрации, со всех сторон неслось веселое разноголосье — это рабочие проверяли звук.

Но самое дивное, конечно же, «Радуги». Как ребятишки на детском празднике в центральном парке, они катались на качелях — плыли под потолком, подхваченные стальными держателями, бежали бесконечной вереницей друг за дружкой по полотну конвейера, сбивались шумными кучками, галдели динамиками на приемке.

Телевизоров было много. И каждый из них вскоре должен был попасть в такую же семью, как наша, принести людям столько же радости, сколько он принес нам.

Я вспомнил одно из первых кинопутешествий, в которое меня увлек цветной экран: горы, сочная зеленая трава, ручей. В его голубых холодных струях играли красными плавниками рыбы, и каждый камешек на дне был виден как живой!

Фабрика радости — мой завод вдруг открылся мне. Я был рад, что пришел именно сюда, и горд, что буду работать здесь, с этими людьми, с Николаем Фроловым. Но сначала рассчитаюсь с «королем».

Славку я нашел в инструментальном у Николая.

— Видал?! — Он протянул мне пластмассовые пластинки с замысловатым узором и крупными точками.

— Печатные платы?

— Так.

— Ну, ты молодец, Славка. Расскажи, как было дело?

— А, мелочи, — отмахнулся Мороз. — Лучше ты расскажи, как отец?

— Отец хорошо. Поговорили немного, потом медсестра нас выгнала.

— Всех выгоняют, — заявил Славка авторитетно, — пока человек совсем не поправится, будут за каждым шагом следить. А как дядя Гена из себя?

— Бледный, голова забинтована, но шутит. Улыбался даже.