Кубинский рассказ XX века - страница 25
— Но вы же говорите, что ее никогда не существовало?
— Никогда. И тем не менее одета она была великолепно, предпочитала черный цвет; за эту неделю нашей страсти я никогда не видел ее ни в чем ином. Нет, это был не траур, ибо на груди ее всегда пылал маленький букетик красных роз.
Madame сделала серьезное лицо. Madame никогда не нравились фантастические истории, она любила разговоры на темы дня, например, об искусстве улыбаться Пакиты Эскрибано или о величавости манер Маргариты Робле, ибо с точки зрения света это — самое главное искусство, а затем с Madame всегда надо было говорить о модах и несколько раз повторять ей, как она красива. Это блестяще умел делать мой друг, который буквально создан для этого; кроме того, Madame очень любила демонстрировать свое умение справляться с такой желчной и разболтанной публикой, как писатели.
— Продолжайте, непременно продолжайте, все это очень занятно. Вы хотите сказать, что ваш флирт происходил на балу в Каса Гранда?
— О нет же, сеньора, я увидел ее, я увидел ее… мне очень жаль, но это так!.. Дело в том, что я увидел ее из экипажа, то есть я проезжал мимо в нанятом мною экипаже… Видите ли: мне было довольно скучно, и кучер, которому, я уверен, было так же скучно, начал делать круги по площади, погоняя своих усталых кляч. На втором круге я обратил внимание на красивую женщину, опершуюся локтем на один из этих милых и уютных итальянских балконов, коих так много в Сантьяго, балконов, словно специально созданных для любви… Для любви мужчин, много поживших и поэтому строго следующих изречению Клода Фаррера: «максимум удовольствия при минимуме усилий»; один из тех балконов, забираясь на который, вы не очень изомнете вашу манишку.
— Итак, итальянский балкон…
— Именно. Я описываю его так подробно только по традиции: обыкновенный итальянский балкон. Когда экипаж проезжал мимо, мы посмотрели друг на друга, и она улыбнулась; на втором круге она улыбнулась снова, в ее улыбке блеснул уже более ясный намек. Я понял, что она улыбалась мне. Но поскольку, сеньора, я не привык к подобным вещам, меня одолевали сомнения и я подумал, что она — это божественное видение! — улыбалась кучеру. Но на следующем круге сомнения мои рассеялись, намеки ее становились все более ясными; тогда я, раскрывая свои намерения, приветствовал ее, и она ответила мне благоуханным жестом своей ручки, жестом, означающим «твоя навеки». По крайней мере, я так это понял. В этот миг окно закрылось, и я удалился в экипаже в тишину моего забытого предместья, предместья доктора Ильяса.
— И это все?
— На следующий вечер в том же самом экипаже я поехал по тому же маршруту. И она ждала меня на том же самом балконе. Я увидел, что в большой комнате отдыхала добропорядочная сеньора, какой-то мужчина, очевидно, ее муж, читал «Эль Кубано либре», а две сеньориты перелистывали книгу. Между моей избранницей и мною началось обычное в этих случаях состязание в приветствиях, улыбках, подмигиваниях. Распрощались мы в десять часов вечера. И так прошло шесть дней.
— Да, нетерпеливым вас не назовешь.
— На следующий день в доме был праздник. Двери и окна были открыты настежь; было много света, какая-то девушка играла на фортепиано, и несколько пар танцевали. А милый силуэт моей избранницы, как обычно, виднелся в дверях этого балкона, который, как мне казалось, относился к одной из комнат. Она сидела в качалке и, когда подъехал экипаж, выбежала на балкон и, прежде чем я успел ее поприветствовать, опередила меня улыбкой и жестом руки, увешанной драгоценностями. Круг по площади, еще круг, множество кругов. Особенно очаровало меня то, что она не танцевала, тем самым как бы сохраняя мне верность. Этим вечером я отдал ей все свое время, кружась по площади, как мул на водокачке, и щедро пожертвовав кучеру все скудное содержимое моего тощего кармана. Когда было уже поздно, мы, как обычно, распрощались. Но распрощались лишь после того, как она бросила мне цветок из своего корсажа, красный цветок, который я поцеловал у нее на глазах и который весь осыпался в петлице моего пиджака, когда мы подъехали к моему дому.