Культ некомпетентности - страница 34

Демократы не вняли совету, ибо они не верят в традиции и переоценивают прогресс. Между тем старики — естественные хранители традиции и, надо признать, отнюдь не ярые приверженцы прогресса. Именно поэтому при демократическом строе они послужили бы отличным противовесом общему умонастроению, когда прошлым пренебрегают, а всякую перемену почитают прогрессом. Однако демократы не нуждаются ни в каком противовесе и в стариках видят лишь врагов: мало того что старики защищают традицию и не в восторге от прогресса, они хотят, чтобы их уважали, чтобы уважали религию, славные деяния, страну, её историю. Уважения демократы не терпят, подозревая, что их самих уважать не за что.

— Но чего же они требуют для самих себя?

— Отнюдь не уважения. Пыла, страсти, любви, преданности. Каждый хочет, чтобы другие испытывали к нему такие же чувства, какие испытывает он сам. Толпа не способна на уважение, она любит, возбуждается, воодушевляется, приходит в исступление.

На самом деле нет ничего удивительного в том, что народ не любит стариков. Сам народ сродни молодому человеку. Обращали ли вы внимание на то, что черты, которыми Гораций наделял молодого человека, вполне подходят и к толпе?

Как бы то ни было, уважение вовсе не во вкусе толпы, и, когда она царит, не об уважении свидетельствует её поведение. Демократия старикам отнюдь не ревностная подруга. Следует заметить, что термин «геронтократия» означал некогда явление вполне достойное, которое принималось древними как должное. Теперь же его употребляют в шутливом тоне, имея в виду правление, отданное на откуп старикам и ничего, кроме насмешек, не вызывающее.

Утрата уважения, на которую, как мы видели, указывали Платон, Аристотель, Монтескьё, — признак крайне тревожный, достойный как минимум самого серьезного к себе отношения. Кант, задавшись вопросом, чему человек должен повиноваться, благодаря какому критерию мы можем это определить, пришел к выводу: повиноваться надо тому, что вызывает наше уважение — не любовь или страх, а именно уважение, которое в этом отношении нас никогда не обманет.

Так и в общественной жизни доверять нужно чувству уважения и почитать и слушаться тех, кто внушает это чувство. Это главный критерий, указывающий на то, кого нам следует чтить, кому оказывать знаки внимания, а то и подчиняться душой и телом. Старики — совесть нации. Пусть они строги, мрачны, придирчивы, упрямы, въедливы, нудны, пусть вечно твердят одно и то же, но они — совесть.

Сравнение есть смысл продолжить. К голосу совести можно не прислушиваться, его можно заглушить, не придавать ему значения, загнать вглубь, но нельзя заставить его замолчать. Совесть может заговорить на другом языке, на языке страстей, не низменных, но страстей. Повелительный тон она может сменить на доверительный, не прибегать к назиданию, а убеждать вкрадчивой речью. Совесть способна изменить тактику, напялить на себя маску безразличия, скептицизма, дилетантства, чтобы сквозь соблазн и лесть пробилось мудрое слово. Голос её тогда говорит примерно следующее: «Может статься, порок и добродетель, преступление и порядочность, грех и невинность, грубость и обходительность, распутство и чистота лишь разные формы единого, разные формы жизни, не ошибающейся ни в одном из своих проявлений. Раз так, мы ничего не потеряем, если останемся честными людьми, вдруг нам даже будет лучше».

Не уважая своих стариков, народ уродует их, портит, безобразит. Прав Монтескьё, когда говорит, что старики, чувствуя уважение со стороны молодежи, начинают уважать самих себя. Лишенные уважения, старики теряют интерес к общественному служению, не желают больше выступать советчиками, а если и дают советы, то как бы окольным путем, словно извиняясь за свою мудрость. Или они демонстрируют едва ли не распущенность, чтобы иметь возможность как бы невзначай высказать безобидное мнение по какому-либо поводу. Или еще хуже: видя, что их роль в обществе всё более затушевывается, старики добровольно сходят со сцены.