Культ некомпетентности - страница 35

Культ некомпетентности ударил не только по семейным отношениям, вероятно, не менее отрицательно он сказывается и на общественных нравах, на отношениях между людьми. Часто спрашивают, почему люди сейчас не такие вежливые, как прежде. «Мы стали демократичнее», — смеются в ответ. Это так. Хорошо бы, однако, понять, какая тут связь. Монтескьё замечает, что «пренебрегают приличиями, когда не желают более обуздывать свои недостатки». И добавляет, проводя довольно тонкое различие:« Вежливость потакает порокам других, соблюдение приличий мешает проявиться нашим собственным. Люди устанавливают между собой этот барьер, чтобы не сделаться хуже». То, что потакает пороку, вряд ли можно назвать вежливостью, скорее угодничеством. Вежливость и правила приличия — примерно одно и то же и разнятся лишь степенью. Правила приличия чуть отдают холодом, их диктует уважение. Вежливость несет в себе элементы учтивой лести, она любезно выставляет на свет положительные качества другого человека, а не его недостатки, а тем более пороки.

Ясно, что соблюдение приличий и вежливость — искусные способы оказать себе подобному знаки внимания и продемонстрировать желание, чтобы оказали их вам в ответ. Да, это своего рода барьеры, но барьеры, на которые можно опереться, барьеры, которые разделяют, но и поддерживают. Разделяют людей, не отдаляя их друг от друга.

Ясно также, что пренебречь правилами приличия или вежливостью — значит перестать скрывать свои недостатки. Вежливость и правила приличий зиждятся на уважительном отношении к другим и к себе. Очень хорошо по этому поводу сказал аббат Бартелеми: «Среди граждан высшего сословия царит благопристойность, позволяющая думать, что человек уважает себя, и вежливость, позволяющая думать, что он уважает других». Как заметил Паскаль: «Уважать кого-либо — значит обрекать себя на неудобства». Далее он объясняет: «Мы стесняем себя, оставаясь стоять, когда другой сидит, будучи с непокрытой головой, когда другой — в головном уборе, и это без всякой выгоды для себя. Такое наше поведение показывает, что мы готовы обречь себя на неудобство — исключительно из уважения, — лишь бы быть человеку полезным».

Вежливость — знак уважения и заверение в преданности.

А между тем всё это недемократично, так как демократия не признает превосходства одних над другими и, следовательно, не знает, что такое уважение и личная преданность. Уважать кого-нибудь — значит ставить себя ниже его, а проявление вежливости по отношению к равному подразумевает стремление, похвальное в целом, считать его выше себя — полная противоположность духу демократии: никого нет выше тебя в чем бы то ни было, внушает она, относясь к равному, как к вышестоящему, лицемеришь вдвойне, так как лицемерие требует ответного лицемерия, и, восхваляя чужой ум, ты ждешь, что похвалят твой.

Но и без этого вежливость достойна осуждения уже потому, что, не желая признавать чьего-либо превосходства, она тем не менее сама его декларирует. Обращаясь с равным, как с вышестоящим, вы как бы поднимаете его в своих глазах. Вот уж поистине, если бы неравенства не существовало, его следовало бы выдумать. Вы словно заявляете во всеуслышание, что аристократии всегда не хватает. Демократам это как кость в горле.

Соблюдение приличий как заверение в личной преданности также антидемократично по своей сути. Гражданин не должен быть предан никому лично — только обществу. Крайне предосудительно объявлять себя чьим-то покорным слугой, выбрать кого-либо одного и обещать служить ему, признать чье-либо превосходство по каким-нибудь природным качествам или социальному положению, хотя никакого превосходства одного человека над другим нет и не может быть. Если кто-то лучше остальных по своим природным качествам, значит, природа сплоховала. Получается что-то вроде вассальной зависимости. Мириться с этим нельзя.

Утрата вежливости как «способ потакания своим недостаткам» тоже в некотором смысле демократична. Не то чтобы демократ был доволен или гордился своими недостатками, отнюдь нет. Просто он полагает, что у него их нет по определению. Более низкое положение одного человека по отношению к другому сродни изъяну. Само слово свидетельствует от этом: будто у меня что-то изъяли и я лишился того, что есть у другого. А между тем все люди равны. Следовательно, у меня нет изъянов. И мне не надо заниматься нравственным самолечением, загонять внутрь свои пороки. Я могу позволить себе то, что Монтескьё именует грубостью, дать волю якобы имеющимся у меня недостаткам, дать им проявиться, ведь речь идет, собственно, не о недостатках, а об образе жизни, о качествах моего характера.