Курс N by E - страница 51

Этот приятель занимал квартиру, из окон которой была видна значительная часть жилого района центрального Манхаттана. На него смотрели фасады и тылы ближних и дальних многоквартирных домов, гостиниц, пансионатов, частных владений, битком набитых и кишмя кишащих существами, принадлежащими к роду «человек». И вот он решил — разумеется, только из высоких побуждений — установить у одного из своих окон мощный телескоп. По вечерам, когда люди обычно удаляются в интимную обстановку своих спален, будуаров и ванных комнат, он направлял объектив телескопа туда, где забыли опустить шторы, и мог, таким образом, наблюдать и изучать поведение людей, не подозревающих, что их кто-то видит.

Собираясь предъявить столь серьезные обвинения, я хочу заменить важные обобщения моего приятеля рассказом о том, что однажды ночью довелось увидеть мне самому. И все же, даже опираясь на авторитет собственного свидетельства, я не решаюсь так грубо нарушать условности хорошего тона и могу только намекнуть о том, что открылось моему взору. Уж лучше скажу одно — ибо к тому я и веду весь этот разговор, — что среди мелких привычек эскимосов нет ни одной такой, которая не была бы в ходу у представителей нашей благородной арийской расы. Примите это авторитетное заявление из уст Подглядывающего Тома.

Однако я не хотел бы, чтобы меня записали в защитники неприкрытого греха. Уж лучше будем относиться к этому с той же терпимостью, с какой относимся к пьянству, не заставляя себя воображать, будто мы лучше, чем есть на самом деле.

И вот я брожу среди дерновых построек гренландцев, наблюдая, насколько мне удается, их жизнь, испытывая порой капельку отвращения, но еще больше завидуя, разглядывая и подвергаясь разглядыванию, смеясь и терпя насмешки, очарованный и трудолюбием, и праздностью, и общим для всех весельем. Я то прохаживаюсь, то, застыв на каком-нибудь пригорке, принимаюсь размышлять о жизни и любви, о грязи и о счастье, вздыхаю о собственной судьбе. А часы бегут. Что же происходит тем временем?

XVI

От Готхоба до Караяка

Двадцать два гренландца гребут как сумасшедшие, направляясь в Караяк-фиорд, где после десятичасового сна трудятся вовсю, спасая свое имущество, потерпевшие кораблекрушение. Во время отлива они выуживают вещи, во время прилива относят их в лагерь. Но вот прибывают гренландцы с запиской от меня. Пир, чтобы отпраздновать это событие! И толпа, собравшись вокруг пылающего костра, пьет кофе и ест сухари.

Один гренландец гребет изо всех сил, направляясь на север в Готхоб. Прибыв туда, он спешит в дом управляющего колонией[25] Симони и передает ему письмо.

— Как! — восклицает Симони, — самолет Крамера потерпел аварию в Караяк-фиорде? И два человека утонули?

Он посылает за доктором.

— Едем, доктор! Может быть их удастся спасти.

Сзывают людей. Каждый садится на свою моторку и отправляется.

Мимо проходит лодка губернатора Южной Гренландии, возвращающегося из экспедиции. Они окликают команду и сообщают с борта новости. Три лодки полным ходом идут в Нарсак.

Я только что кончил обедать в доме начальника торгового пункта. Обед был хороший. Мы пили шнапс и пиво. Сейчас сидим, прихлебывая бренди, и курим большие сигары. Мы веселы и довольны. Внезапно в гавань входит на всех парах эскадра правительственных судов, и я бегу встречать их, восторженно приветствуя взмахами флага.

Представители власти смотрят на меня с изумлением:

— Странный человек, товарищи его мертвы, а он смеется.

Они сходят на берег.

Губернатор мистер Ольдендов, чрезвычайно красивый мужчина в военной форме, обходительный джентльмен, скорее, думается, похож на придворного, чем на губернатора отдаленной области. Если б я знал!

Мистер Симони, пожилой, склонный к полноте и грусти, — человек такой доброты, что она излучается из него отовсюду. Пожимаешь ему руку, как старому, дорогому другу.

Доктор Борресен. Этот себе на уме и, обмениваясь со мной формальным приветствием, подмигивает.

Я рассказываю свою историю по-английски. Они все хорошо владеют этим языком.

— Так, — говорит губернатор, — А у вас есть разрешение высадиться в Гренландии?