Ленинград, Тифлис… - страница 28
Движенье на мгновенье застопорилось, они перебежали площадь, встали на трамвайной остановке. Дождались, когда подошел «3-й» номер. Вагон был переполнен, они остались стоять на задней площадке. Поставили баулы на затоптанный пол, припали к заляпанным грязью окнам.
— Проспект 25-го октября! — громко закричал кондуктор, и за окном возник Невский — множество машин, ломовых и легковых извозчиков на мостовой, сложенной почерневшими, местами осевшими деревянными торцами. День был ветреный, по небу быстро пролетали тучи. Иногда между туч проглядывало солнце, в его лучах вспыхивали окна одинаковых серых зданий, витрины и покосившиеся вывески магазинов.
Трамвай, отчаянно звеня и подпрыгивая на стрелках, свернул на Садовую. Небо затянуло, стало темно, в окно застучал дождь. Промелькнули пожухлые газоны и угрюмые обелиски Марсового поля. Внезапно, сразу со всех сторон, открылась Нева. Громыхнув чугунными плитами, трамвай проехал по Троицкому мосту, закружил по Петроградской. Дождь перестал. Улицы, мощенные ровным булыжником, были пустынны.
— Площадь Льва Толстого, — объявил кондуктор.
Марк выпрыгнул на мостовую, подхватил Вету. Трамвай звякнул и растворился в тумане.
Они огляделись. Высокие мрачные дома. Прямые улицы. Редкие прохожие.
Марк достал из кармана куртки бумажку, поднес к глазам. Потом решительно указал рукой в сторону широкой улицы, в конце которой угадывалась Нева:
— Нам туда!
— Ты уверен? — спросила Вета.
Марк показал ей бумажку. Там было написано ровным почерком:
«Проспект Красных Зорь, быв. Каменноостровский».
Они шли по пустой мостовой, мимо темных домов с заколоченными подъездами. Холодный ветер дул в лицо. Дверь булочной «Верный путь, быв. Филиппова» была приоткрыта. На витрине стояли блюда с пирожными. Вета почувствовала острый голод.
— Потерпи, — сказал Марк. Уже недалеко.
Они увидели большой дом и мимо замерших на балюстраде гипсовых ангелочков прошли в глухой двор-колодец. Открыли заколоченную фанерой дверь, стали подниматься по черным ступеням лестницы, петлявшей вокруг мертвой клети лифта. Марк считал этажи: «… третий, четвертый, пятый…» На площадке пятого этажа они остановились, опустили баулы на пол. Марк нащупал на двери звонок. Нажал три раза. Через тяжелую дверь донеслась трель. Марк позвонил опять. Дверь ожила и приоткрылась на длину стальной цепочки. Испуганный женский голос спросил:
— Вам кого?
Марк сказал:
— Мы от Алихановых. Откройте!
Дверь рассердилась:
— Не знаю таких! Уходите!
Дверь захлопнулась, затрещали щеколды. Вета испуганно схватила Марка за рукав.
— Ты что-то перепутал…
Марк вытащил бумажку, поднес к близоруким глазам, долго читал при тусклом свете, струившемся из лестничного окна.
— Да нет, все верно, квартира 18, пятый этаж.
Он опять нажал на звонок.
Голос за дверью зазвучал угрожающе:
— Если не перестанете хулиганить, я позвоню в милицию!
За дверью снова послышались шаги, и чей-то голос спросил фальцетом:
— В чем дело, Ксюшенька?
И Ксюшин голос у двери:
— Опять хулиганы. Говорят, от каких-то Полупановых.
— Может быть от Алихановых?
Опять раздался треск запоров, дверь снова приоткрылась на ширину цепочки, и в щели показалось лицо обладателя фальцета.
— А не скажете, молодой человек, от каких вы именно Алихановых?
— От Ивана Саркисовича из Тифлиса!
Дверь наконец раскрылась и в тусклом свете прихожей проступили человеческие фигуры: женская — высокая и худая в легком халатике, и мужская — маленькая, толстенькая в вязаной кофте и в белых кальсонах с завязками.
— Так вы те самые, о ком писал Иван Саркисович… Очень рад, очень рад…
Толстенький человек церемонно кланяется, делает попытку щелкнуть отсутствующими каблуками, протягивает ручку калачиком:
— Годлевский Михаил Исидорович, студент Горного института.
Подталкивает Ксюшу:
— Познакомься… Родственники Иван Саркисовича, помнишь, у нас с ним были дела…
— Да, что-то припоминаю, Мишенька…
У Ксюши с лица не сходит выражение беспокойства. Она нехотя протягивает Марку руку. Марк снимает фуражку, целует ручку.
Ксюша подобрела, заворковала.
— Ах, что же вы, зачем же…
Вета достает из баула большую коробку.