Лунный камень - страница 34

– Моего возлюбленного супруга больше нет на этом свете.

Увы, мистер Кэнди не услышал этого и, даже не подозревая об истинном положении вещей, заговорил еще громче и вежливее.

– Профессор может не знать, – сказал он, – что туда можно попасть по карточке члена колледжа в любой день, кроме воскресенья, с десяти до четырех.

Миссис Тредголл уронила голову чуть ли не в тарелку и повторила важные слова еще более тихим голосом:

– Моего возлюбленного супруга больше нет на этом свете.

Я начал подмигивать мистеру Кэнди, мисс Рейчел коснулась его руки, а миледи смотрела на него с таким выражением, что нам лучше не знать, что в ту минуту было у нее на уме, но все напрасно! Он продолжил с прямо-таки безудержной любезностью:

– Почту за честь послать профессору мою карточку, если вы назовете его адрес.

– Сэр, его адрес – могила! – неожиданно вскричала миссис Тредголл с такой яростью, что бокалы зазвенели. – Профессор уже десять лет как мертв.

– Господи боже! – воскликнул мистер Кэнди.

Все общество, кроме Лопотух, которые захохотали, охватило такое уныние, будто все предпочли бы отправиться вслед за профессором, чтобы взывать из могилы.

Вот и весь сказ про мистера Кэнди. Остальные гости вели себя примерно в таком же ключе, каждый по-своему. Когда стоило бы что-то сказать, они молчали, а если и заговаривали, то всегда невпопад. Мистер Годфри, столь красноречивый на публике, отказался напрягать силы в светской беседе. То ли он злился после поражения в цветнике, то ли робел – не могу сказать. Все, что он говорил за столом, предназначалось для ушей леди (тоже нашей родственницы), сидевшей с ним рядом. Это была участница его комитета, очень одухотворенная особа с красиво открытой шеей и большим пристрастием к шампанскому, которое она пила, как вы понимаете, в больших количествах. Я стоял у них за спиной у буфета и могу засвидетельствовать, что общество лишилось весьма поучительного разговора, который я услышал, откупоривая бутылки, нарезая баранину и так далее. Что они говорили о своей благотворительности, я не услышал. Когда у меня появилось время их послушать, они уже далеко ушли от женщин, требующих заключения, и женщин, требующих спасения, и были заняты беседой на серьезные темы. Религия (разобрал я слова мистера Годфри между бутылками и бараниной) означает любовь. А любовь означает религию. Земля – это небо, слегка обветшалое. А небо – это обновившаяся земля. На земле есть очень нехорошие люди, но во искупление этого все женщины на небе становятся членами удивительного комитета, в котором всегда царит согласие, а мужчины в образе добрых ангелов прислуживают им. Изумительно, изумительно! Но почему, черт возьми, мистер Годфри рассказывал об этом только своей даме?

Вы скажете: наверняка мистер Франклин сумел расшевелить общество и сделать этот вечер приятным.

Ничего подобного! Он вполне пришел в себя и пребывал в прекрасном настроении – я подозреваю, что Пенелопа сообщила ему о приеме, оказанном мистеру Годфри в цветнике, – но, как мистер Франклин ни старался, в девяти случаях из десяти он выбирал какую-то неправильную тему или обращался не к тому человеку. Закончилось это тем, что кое-кого он обидел, а кого-то озадачил. Его заграничное обучение, эти его французские, немецкие и итальянские стороны, на которые я уже ссылался, проявились за гостеприимным столом миледи самым неподобающим образом.

Что вы скажете, к примеру, о его пространных рассуждениях на тему, до каких границ позволено заходить замужней женщине в проявлении приязни к мужчине, не являющемуся ее мужем, которые он во французской фривольной манере изложил одинокой тетушке фризинголлского приходского священника? Что вы скажете на то, что он, проявив немецкую сторону, начал доказывать одному землевладельцу, известному скотоводу, который поделился своим опытом в разведении племенных бычков, что опыт не имеет никакого значения и что для правильного разведения племенных бычков нужно заглянуть в глубины собственного разума, развить идею идеального бычка и произвести его на свет? А как вам такое: когда депутат нашего графства, разгорячившись за сыром и салатом, принялся рассуждать о распространении демократии в Англии и воскликнул: «Если мы утратим старинную защиту, позвольте вас спросить, мистер Блейк, с чем же мы останемся?», – мистер Франклин ответил ему с итальянской точки зрения: «У нас останутся три вещи: любовь, музыка и салат». Он не только поверг в ужас общество подобными выходками, но еще, когда наконец проступила его английская сторона, с него сошел весь заграничный лоск, он затронул медицинскую тему и так поднял на смех докторов, что добродушный маленький мистер Кэнди прямо-таки рассвирепел.