Любовница Витгенштейна - страница 74

У Эмили Бронте однажды неплохо получилось нарисовать акварелью Хранителя, которого я, кстати, видела, пусть даже и не припомню, что из того, о чем я говорю, натолкнуло меня на это воспоминание.

Как не припомню и того, что теперь заставило меня вспомнить, что Паскаль изобрел арифмометр.

Или даже того, откуда мне это известно.

Это все моя голова, с ней такое случается, без сомнения, другого объяснения я, как обычно, не вижу.

Хотя один из моих закатов перед дождем наконец-то оказался очередным закатом в духе Джозефа Мэллорда Уильяма Тёрнера.

Пусть даже это также напомнило мне еще об одной вещи, которой был знаменит Джон Рёскин, не считая той, другой вещи, о которой я уже упоминала: он наблюдал за закатами.

Хотя истинная причина, по которой я вспомнила эту деталь про Джона Рёскина, заключается в том факте, что он велел своему дворецкому всякий раз напоминать ему, что пора смотреть на закат.

Честное слово, Джон Рёскин однажды велел своему дворецкому объявлять ему о закатах.

Закат, мистер Рёскин! — так говорил дворецкий.

Пусть даже мне только что пришло в голову, что в последнее время я необычайно часто говорю «честное слово».

Однако всякий раз, когда я так говорю, это значит, что я озвучиваю нечто достоверно известное.

Например, то, что никто вроде Фидия не удосужился удалить кое-где у миссис Рёскин избыток материала.

Пусть даже я, хоть убейте, не помню, зачем мне понадобилось тащить тот монструозный холст по лестнице, с другой стороны.

Ну, или куда делся мой пистолет, по правде говоря.

Тот самый, из которого я прострелила дырки в застекленной крыше музея, разумеется, чтобы дым уходил в нее из трубы.

Ну, об этом я только что упомянула. Или, возможно, я упоминала какие-то другие разбитые окна.

Однако я припоминаю, кажется, что последний раз, когда пистолет был при мне, случился, по какой-то причине, в Риме.

В общем, однажды днем я забежала на ту улочку, скорее даже в тупичок. На полной баров улице чуть дальше Галереи Боргезе, на пересечении авеню Кальпурнии и улицы Геродота.

Увидев собственное отражение в обрамлении небольшого натянутого и загрунтованного холста в витрине магазина, торгующего товарами для художников, мимо которого я шла.

Однако тут я почти почувствовала, во время всех этих поисков.

Поисков в отчаянии, как я уже говорила.

При том что я никогда не знала, кого найду.

Хотя на самом деле я вполне могла хотеть написать Кассандру на тех сорока пяти квадратных футах.

Или, быть может, ее имя пишется иначе?

Пусть даже мне всегда нравилась та часть, в которой Орест возвращается спустя много лет, а Электра не узнает родного брата.

Чего тебе, странник? Думаю, так она спрашивает его.

Хотя, подозреваю, что теперь я думаю про оборот конверта пластинки с записью оперы.

Ну, или я просто представила, что кто-то действительно мог назвать кого-то по имени.

Ты?. Неужели это ты? И не где-нибудь, а здесь!

Это все Пьяцца Навона, я совершенно уверена, столь красивая под полуденным солнцем, вызвала такие воспоминания.

Тем не менее я вышла из тупичка лишь на закате.

В Италии, представьте себе, откуда вышла вся живопись.

Так почему сейчас я ни с того ни с сего размышляю о стенных росписях Давида Альфаро Сикейроса?

И, сказать по правде, я также понятия не имею, что случилось с моими тридцатью молчащими радиоприемниками, теми, которые я когда-то всё слушала и слушала.

Бедная Электра. Желать смерти собственной матери!

Да все они там, в этих мифах. По локоть в крови, все, без исключения.

Без сомнения, радиоприемники остались в моем старом лофте в Сохо, на самом-то деле.

Тем не менее. Где же тогда мои семнадцать наручных часов?

Оно не заканчивалось, это безумие.

Гуляя под дождем, я забрела не дальше того места, откуда был виден прикрепленный к трубам унитаз на втором этаже дома, где я случайно опрокинула керосиновую лампу.

Пусть даже у него сейчас нет второго этажа.

Хотя о чем я действительно вспоминаю сейчас в связи с переломом лодыжки, так это о том, как ловко я научилась управляться с креслом-каталкой, когда обнаружила его.

Даже носилась с одного конца первого этажа на другой, когда было настроение.