Людмила - страница 52

Я запер кабинет, спустился вниз и вышел на улицу. Солнце стояло в зените, и на какое-то мгновение я замер на границе подъезда, не решаясь вступить в ослепительный и пустой полдень. На противоположной стороне улицы милицейский сержант плавным как во сне движением отворил дверцу «воронка» и застыл. Я вышел и двинулся по мягкому асфальту. Тени нигде не было, и я пожалел, что теперь не принято летом носить шляпу. От жары и быстрой ходьбы я взмок, и сердце билось неровно и с перебоями, а временами там вообще оказывалась пустота. Я остановился на набережной у моста и закурил. Облокотился о парапет и стал смотреть на черную нефтяную воду канала, по которой уплывали обтекаемые, цветные куски облицованного кафелем дома с вывеской и магазином под ней, стоящего на той стороне. От воды не было прохлады. Я швырнул туда окурок, плюнул ему вслед и с нарочитой бодростью зашагал в сторону Спаса-на-Крови. Яркий расплавленный клубок мчался по черной воде, сбоку бил в глаза стреляющими лучами, не давал собраться.

— Вот чертовщина, — сказал я. — Нигде нет спасенья.

Минут пятнадцать я простоял на трамвайной остановке на адской жаре, которая, может быть, и не была бы такой сильной, если бы нарушалась хоть какими-нибудь звуками, но, видимо, и звуки плавятся в этой жаре, так что не слышно даже собственных шагов и даже мысли звучат, как шепот. Беззвучно подошел трамвай и замер, как будто он остановился на перевале. Беззвучно разошлись окантованные резиной двери — я вошел. Здесь не так пекло солнце, но было вдвойне душно, и ехать нужно было до самого кольца. Было много свободных мест, но я не стал садиться — белье и так прилипало к телу. Я прошел в конец вагона и стал там, прислонившись спиной к решетке окна. Рядом стояло несколько длинноволосых парней, вероятно, студентов. Кто-то из них сказал, видимо, что-то смешное, и все они радостно заржали. Мне стало грустно.

«Отчего я завидую им? — подумал я. — Оттого, что они молоды? Я тоже не стар. Мне, пожалуй, не хотелось бы быть моложе, но лучше было бы иметь другое детство, может быть, такое, из которого я тоже мог бы вырасти не таким».

Я подумал, что, наверное, во мне бы не накопилось столько зла и обиды, не накопилось бы агрессии и подозрительности, порождающей фантомы, как этот светло-серый, который есть он или нет, все равно на самом деле фантом. Потому что прежде, чем ему появиться, я выдумал его, сочинил где-то в прошлом, а потом стал примерять этот образ то к тому, то к другому. И поэтому же я знаю, как он одет, знаю его манеру держаться и походку, но никогда не вижу лица. Вот и этот, который маячит там, в заднем вагоне, мог бы быть им, но он неподвижен, он так же прислонился спиной к горизонтальной решетке окна, как и я, он мог бы быть мной и так же вызывать подозрение у другого, который не я, но если он может быть кем угодно, то считай, его нет.

Внезапно остановилась слева по ходу трамвая классическая, но незнакомая, а может быть, и знакомая, небольшая стройная церковь. Кажется, видел ее или видел на фотокарточке или в какой-нибудь книжке, а может быть, и не видел, а видел похожую на нее, но эта церковь мне тоже что-то напомнила: там была теперь какая-то шарашка, и поэтому на ней не было креста.

Здесь трамвай делал кольцо, и я вышел и пошел от кольца вперед. Улица была почти пуста, только две-три фигуры мелькали впереди, да какая-то старуха сидела на совершенно провинциальной лавочке у стены. В этой улице от раскаленного добела булыжника было уже совсем невозможно дышать: чувствовалось, как жара поднимается снизу и обволакивает ноги и тело, и, высунув голову, хватаешь ртом воздух — черта с два — вдыхаешь какую-то горячую пустоту. Жарко. К тому же солнце слепит, и соленый пот застит глаза. Что за город! на какой бы улице ты не оказался, в каком бы направлении ни пошел — солнце светит прямо в глаза.

Но дойдя до угла, я перешел по диагонали широкий проспект. На проспекте было довольно людно, но не слишком, без толчеи. Там, немного правее противоположного угла, трехэтажный дом с фактурной рустовкой, с карнизом по второму этажу, с наличниками вокруг окон — обычный дом второй половины прошлого века: он когда-то был выкрашен охрой, но краска от времени поистерлась, пропиталась уличной пылью — и дом золотился. С левого края до недавних пор, видимо, помещалась овощная лавка, но вход в нее был заколочен, а окна замазаны мелом, и там, на одном из них была пальцем прочерчена непонятная надпись ТНОМЕР справа была парикмахерская, в том помещении тоже был ремонт, однако тени от сорванных букв ясно читались и там, и там. Посередине была парадная дверь, резная, неоднократно крашенная и облупившаяся до нижнего слоя. Рядом с дверью на золотистой стене темный след от какой-то таблички. Вдоль замазанных мелом витрин темноволосая женщина в ярко-красных брюках шагнула навстречу мужчине с рюкзаком за плечами, и девочка в клетчатом комбинезоне бросилась от него и, подпрыгнув, обхватила женщину тоненькими руками за шею и повисла на ней. Я прошел между ними, и успел заметить, как мужчина, сделав два шага к женщине, наклонился, чтобы что-то поднять, но это было уже за моей спиной. Последнее, что я увидел, это как очередной мой фантом шагнул с противоположного тротуара на переход. Дверь захлопнулась.