Mille regrets - страница 14

mio, это arsperfecta– совершенное искусство! Однако очень скоро именно мы – музыканты – достигнем этой высоты!»

Мечта воплотить свет в звуки сопровождалась у него обширной перепиской с друзьями певчими. Для писем с их массивными печатями был отведен специальный сундук. Если ночные пристрастия учителя казались мне чем-то вроде безумия – я был еще слишком мал, чтобы увидеть какой-то смысл в этом мистическом созерцании, – то уже совершенно невероятной мне казалась возможность, вот так вот запросто, с помощью листа, исписанного скошенными буквами, посылать свои мысли через огромные пространства, да еще и получать в ответ на них какие-то сообщения. В моем воображении возникал гигантский дух, летающий над миром и оставляющий у наших дверей скрепленные печатью прямоугольники сложенной бумаги.

С великодушием, к которому примешивались (много позже я понял, почему) сожаления о быстротечности времени и неотступная мысль о смерти, которая все уничтожает, маэстро Жоскен дарил мне свои знания и культурный опыт, одновременно окружая невероятными заботами голос своего figlio. Давая волю своей нежности, он всякий раз обращался ко мне по-итальянски.

Когда я болел, что всегда случалось с появлением первых октябрьских туманов, он буквально впадал в панику. Для ублажения моего горла, этого темного капища звуков, приносились жертвы в виде разнообразных медов и пряных снадобий. Малейшие признаки хрипоты требовали ингаляций отваром чабреца и майорана. При незначительном кровотечении из носа в головах моей постели ставилась специальная курильница с редкими маслами, которые Эделина называла эфирными.

Все то благословенное время, что я провел у Жоскена, за мной ухаживали с куда большим вниманием, чем за какой-нибудь экзотической зверюшкой в ожидании выгодной сделки. Однако, хотя он часто рассказывал мне о детских певческих школах, которыми руководил, я никогда не пел с другими мальчиками. Ни разу он не водил меня попрактиковаться с учениками очень известной, по словам Аделины, церковноприходской школы Конде-на-Шельде. Но я не очень сожалел об этом и не задавал никаких вопросов. Мне еще столько предстояло узнать. Кроме того, мои скитания по большим дорогам научили меня бояться внешнего мира. И говоря по правде, я не видел ничего дурного в том, что у меня нет никаких приятелей среди ровесников.

Дом маэстро уединенно располагался в стороне от русла Шельды. Этой коварной реке свойственно выходить из берегов, когда на равнинах нашей страны на долгие недели устанавливается дождливая погода. Поэтому он выбрал дом на холме, в двух лье от собора, куда он наведывался только по большим праздникам. Ему было достаточно доходов каноника и декана, при том, что он не обязан был участвовать в мессах и в ежедневных репетициях певчих.

В Конде-на-Шельде это никого не огорчало. Горожане почитали за честь называть своим земляком прославленного музыканта и испытывали гордость и восхищение, когда, сочинив очередной мотет, он посвящал его церковноприходской школе при церкви Богоматери Конде. Все в городе, от мальчишки конюха до прачки, с почтением относились к уединению маэстро, чьи мессы они слушали под сводами церкви. Издали и с восхищением они указывали приезжим на его дом, расположенный в стороне от дорог. Ибо слишком много прошел по ним Жоскен, чтобы сохранить к ним любовь.

«Я же их еще и боюсь, ибо по их грязи приползают войны и являются несчастья, разрушающие судьбы».

Однажды, апрельским утром, когда весенний паводок на Шельде распространился до самых верхних бечевых дорог и по затопленной равнине уже плавал дом с островерхой деревянной крышей, подобно снявшемуся с места острову, важное событие прервало мое одинокое ученичество.

Жоскен ни о чем не говорил мне заранее. Он, казалось, хотел приготовить сюрприз. Если только этим сюрпризом не должен был оказаться я сам! Что касается молчуньи Эделины, более преданной учителю, чем ученику, то она с видом заговорщицы хлопотала у плиты и суетилась в комнатах, и я ничего не мог из нее вытянуть.

До сих пор помню, что была пятница, когда они явились все вместе, в лодке, и причалили к острову Жоскена, любимца муз. Их было семеро, некоторые в том же почтенном возрасте, что и маэстро Жосс – так они называли его при встрече. Имена Пьеррона де Ла Рю и Марбриануса де Орто я сразу вспомнил: их сочинения я разбирал, с тех пор как освоил нотную грамоту. Остальные я слышал впервые. Это были Жан Мутон, Антуан де Февэн, Жоан Браконье, Луазе Компер и Кле ле Льежуа. Лишь много позже я смог оценить невероятную значимость случившегося в тот день собрания. Ведь за то, чтобы послушать эти голоса, соединенные вместе, отдали бы свои короны император, Папа и все монархи Европы.