Mille regrets - страница 16
Все эти мастера певческого искусства рассматривали меня со вниманием, а в глазах Антуана де Февэна я даже заметил нечто похожее на вожделение, с которым приор церкви Святого Варфоломея смотрел когда-то на Беатрису. Я почувствовал смущение, но это был пустяк в сравнении с тоскливым ужасом перед необходимостью петь для этих знаменитостей. Я ведь никогда не выступал на публике.
«Ну же, figliomio, не дай смущению овладеть тобою. Начни с Послания, чтобы разогреть голос. Смелей! Мы хотим тебя послушать».
Первые слова прозвучали не совсем уверенно, но постепенно голос мой окреп, и в манере кантус планус я исполнил речитативом письмо апостола Павла к Тимофею:
«Carissime Timotheo : testificor coram deo et Jesus Christo, qui judicatures est vivos et mortuos…[21]»
Я звонко и чисто возгласил то, что иподиакон обычно читает между Gloria и Sanctus[22]. Среди мэтров сначала послышался гул одобрения, а затем последовали и комментарии.
«Поистине превосходный тембр у этого мальчика. Чистый, хрустальный», – заявил Пьеррон.
«И уже плотный и вполне сформированный. Без этой ломкости, свойственной его возрасту», – очень заинтересованно произнес Компер.
Антуан де Февэн, сладко улыбнувшись, осведомился о моем возрасте.
«От двенадцати до четырнадцати, не больше, – сообщил Жоскен, метнув строгий взгляд в сторону похотливого каноника. – Ну а ты, Браконье, каково твое мнение?»
«Хм…– Старик потер гладкий, каким он и должен быть у церковного певчего, подбородок. Он размышлял, прежде чем высказаться. – По правде сказать, голос более, чем многообещающий. По тембру он напоминает мне голоса мальчиков из английских капелл, но по характеру он более твердый. Подобное соединение разнородных свойств в одном горле – большая редкость. Редкость и драгоценность! Прекрасная находка, друг Жосс, прекрасная, хотя что же тут удивительного, если это ты его нашел!»
«Но скажи мне, Жосс, – спросил Кле ле Льежуа, – ты его уже представил? Его уже послушали в какой-нибудь церковноприходской певческой школе? Впрочем, вопрос дурацкий! Разумеется, да, и школа Конде-на-Шельде наверняка уже насладилась его голосом».
Жоскен выглядел смущенным. Разговор принимал другой оборот, и он, по-видимому, не хотел продолжать его в моем присутствии.
«Нет, только не теперь. По-моему, он еще слишком юн. И вы хорошо знаете, что есть риск…»
Восемь приятелей тайком переглянулись. Внезапно Жоскен попросил меня сходить в его кабинет за шкатулкой с кристаллами. Вернувшись, я успел услышать последнюю реплику Февэна, умолкнувшего, едва он заметил меня.
«Подобный голос ценится на вес золота. В будущем году у него уже появится пушок, и тогда будет слишком поздно. Ты же знаешь, что…».
Вежливость, а также почтение к старшим, помешали мне спросить, что именно будет слишком поздно. Опустив глаза, я поставил шкатулку на медный поднос возле фонтана.
«Оставим это! У мальчика действительно прекрасный тембр, но что он знает о большом искусстве, любезный Жосс? Чему ты обучил его? Знаком ли он с контрапунктом?» – спросил Марбрианус.
Жоскен парировал с хитрой улыбкой:
«Спроси у него самого обо всем, что ты жаждешь услышать!»
И под конец, уже во втором акте моего экзамена, Марбрианус потребовал от меня куплетов.
«Малыш, а знаешь ли ты песню Беншуа, которая начинается так:
Мои мечты устремляются к ней.
О, дама грез, вас нет милей…»
Я тотчас подхватил эти слова, которые кружатся как в танце:
«И нет прекрасней и стройней.
Привета я жду с тоской».
Должно быть, они правильно рассудили, и в моем голосе точно было что-то привлекательное, потому что его воздействие на мэтров оказалось неожиданным. Едва я начал куплет, в котором говорится:
«Но дама жестока к мольбе моей
И дамы на свете нет холодней,
И сердце, которому все больней,
В смерти найдет покой…»,
как Пьеррон де Ла Рю вступил с первым куплетом по правилам канона. Потом в канон влился голос Компера, за ним Марбриануса. Каждый в свой черед поднимался, входил в азарт и своим чистым или сипловатым голосом создавал завихрения вокруг моего светлого тембра. Я и моя песня, подобно драгоценному камню, оказались заключены в оправу из близких, но все же неуловимо отличающихся друг от друга гармоний.