Монголы и Русь. История татарской политики на Руси - страница 15

; точнее определить время поездки невозможно, хотя по некоторым данным допустимо предположение, что посольство это состоялось около 1273 г., т. е. незадолго до Лионского собора[154]. Вторую поездку мы имеем основание с полной уверенностью приурочить к 1276 г. Дело в том, что до нас дошел акт, сохранившийся в греческом подлиннике; из него мы узнаем, что в 1276 г. епископ сарайский Феогност принимал участие на собрании в Константинополе, в церкви св. Софии, состоявшем из митрополитов и патриарха Иоанна Векка, поставленного за год перед тем на патриаршество, после того, как он (в церковных несогласиях) перешел на сторону императора[155]. Епископов на собрании, кроме Феогноста, судя по тексту акта, не было (были еще только владычные слуги)[156]; сарайский епископ представлял собою, очевидно, исключение. Третья поездка состоялась в 1279 г. (или 1278–1279 гг.) т. е. в год, когда из Константинополя отправлялось посольство к папе Николаю III в ответ на его требования гарантий укрепления (светской) власти папы в Византии[157]. В обстоятельства этой поездки вводит нас рассказ русской летописи: «Того же лѣта, — читаем в Никоновском своде под 1279 г. — прииде Феогпаст епископъ Сарайскый, втретии изъ Греческиа земли изо Царя града; посылалъ убо его преосвященный Кирилъ, митрополитъ Киевский и всеа Руси, и царь Ординский Менгу-Темирь къ патриарху и къ царю Михаилу Палеологу Греческому, отъ пресвященнаго Кирила митрополита грамоты и отъ царя Менгу-Темиря грамоты и поминки отъ обою» («тое же зимы, — читаем в Симеоновской и Троицкой летописях, — приѣха Феогностъ, епископъ Сарайский, из Грекъ, посыланъ митрополитомъ к патриарху ц царемъ Менгутемеремь ко царю [греческому] Палеологу»)[158].

Летописный рассказ о третьей поездке Феогноста вскрывает, как видим, одну из основных задач посредничества между Царьградом и русской митрополией — исполнение дипломатических поручений к императору (или к императору и. патриарху) от хана Менгу-Тимура. Поездкам представителя русской иерархии в Царьград давалось политическое назначение, и эта миссия возлагалась не на митрополита, а на сарайского епископа.

Исключительным положением, в которое была поставлена Сарайская епископская кафедра, таким образом, создавался до известной степени как бы новый церковный центр русской митрополии[159]. Надо думать, что и в делах внутренней политической жизни Северо-восточной Руси сарайский епископ должен был играть значительную роль, выполняя те или иные дипломатические поручения хана; к этой мысли, впрочем, приводят нас некоторые конкретные штрихи в известиях летописного материала. Так, митрополичий летописец, в составе Львовской летописи, сообщает под 1296 г., что на съезде князей, состоявшемся после приезда ордынского посла Неврюя, благополучному разрешению вопросов содействовали, во-первых, местный владимирский епископ Симеон и, во-вторых, не митрополит, как следовало бы ожидать, а «владыко Саранский Измайло» (Льв. л.).

Так, мало-помалу, обладание опустевшим и разгромленным Киевом как митрополичьей резиденцией теряло свои политические преимущества. Александр Невский, получив Киев, не поехал на юг, а остался в Новгороде. В дальнейшем, в XIII в., мы не слышим о князьях в Киеве, но не можем с уверенностью сказать, что князей там не было: о Киеве последующих десятилетий мы почти ничего не знаем[160]. Оторванная в условиях, созданных феодальной раздробленностью и в зависимости от условий, созданных татарским нашествием, Юго-западная Русь безнадежно уходила из поля зрения Владимирского стола.

Итак, после татарского завоевания во внутренней жизни края произошел глубокий сдвиг в результате тех событий, которые были связаны с нашествием татар. События эти обрекали на гибель как раз те идеи, в торжество которых верили во Владимире и которыми были воодушевлены составители северо-восточных летописных сводов перед татарским нашествием (XII–XIII вв.). На Владимир хотели смотреть, как на общерусский центр, столицу «Русской земли», но фактически именно Владимир был страшно обескровлен; ни Ростов, ни Ярославль, ни Углич, ни Тверь не подверглись, кажется, такому разгромлению, не испытали такого беспощадного избиения своих обитателей. На владимирских князей в первые годы ига продолжали еще смотреть, как на защитников не только земель Ростово-Суздальской, Новгородской и Смоленской, но и земель киевского юга, а фактически Киевщина все более и более уходила из сферы владимирских интересов. Церковно-политический центр в некотором отношении был перенесен в Сарай. Деятельность митрополичьей кафедры в значительной мере лишилась своего политического значения, а вместе с этим и обладание опустевшим Киевом как митрополичьей резиденцией теряло прежние политические преимущества. Оторванная татарским погромом Юго-западная Русь безнадежно уходила с поля зрения Владимирского стола.