Мой брат Сэм: Дневник американского мальчика - страница 16

По правде говоря, трусом был я. Теперь, немного успокоившись, я боялся того, что увижу, вернувшись домой. Вдруг отец лежит на полу с дыркой в животе, истекая кровью?..

— Хорошо, Сэм, если ты не трус, пошли со мной домой и проверим, все ли в порядке.

Он задумался.

— Я дойду с тобой до коровника. — Он быстро зарядил «Браун Бесс», воспользовавшись порохом из рожка, висевшего у него на шее, и дробью из сумки, болтавшейся на поясе.

Меня поразило, сколь привычными жестами он это делал.

— Ты уже кого-нибудь убил, Сэм?

Он снова смутился:

— Мы еще не сражались.

Мы пошли по заснеженным холмам, вверх и вниз по склонам, — той дорогой, которой пришел я. Сэм шагал быстро и энергично. Он привык к ходьбе благодаря постоянным маршам, мне было трудно за ним поспевать, но я был рад, что мы шли быстро, потому что волновался за отца. Через пятнадцать минут мы вышли на нашу дорогу, пересекли ее, пробрались в коровник и оттуда посмотрели на таверну. Из трубы шел дым, было тихо — никаких звуков, никаких мужчин и лошадей.

— Ничего особенного не вижу, — сказал Сэм.

— Пошли со мной, посмотрим, — сказал я.

— Для меня это рискованно, Тим.

— Там никого нет, — ответил я.

Он посмотрел на меня. Мы оба знали, что он должен был пойти, потому что был старшим братом.

— Хорошо, — сказал он, — пойдем.

Мы бросились через коровник на кухню, и неожиданно перед нами появился отец, на его лице была кровь. Он и Сэм стояли в пяти футах и смотрели друг на друга. А потом Сэм развернулся и побежал.

— Сэм, — закричал отец, — вернись, Сэм!

Но Сэм промчался через коровник и побежал через заснеженные поля к лесу, прижимая к себе «Браун Бесс». Мы с отцом смотрели ему вслед и видели, как он добежал до каменной стены на краю нашего пастбища. Он вскочил на нее, распрямился и посмотрел на нас. Потом помахал нам рукой, спрыгнул со стены и исчез в лесу.

До этого самого момента война не казалась настоящей. Мы знали о ней из статей в «Коннектикут джорнал» и из рассказов путешественников в таверне. Один из наших постояльцев участвовал в сражении при Лексингтоне и был ранен в колено. Он хромал и носил на веревке на шее пулю, которая его ранила. Конечно, Сэм не был единственным в Реддинге, кто присоединился к ополчению, были и другие, и мы слышали, что кто-то из них ранен или убит.

Но никого из них я не знал, поэтому война казалась мне чем-то ненастоящим — она не имела ко мне никакого отношения. Но после того, как к нам пришли с обыском, мое отношение к войне изменилось — оказалось, что она может прийти в дом и к нам.

К счастью, солдаты не причинили никому серьезного вреда; несколько мужчин получили легкие ранения, а у отца остался едва различимый тонкий шрам. Тем не менее жители Реддинга были возмущены — у них отобрали ружья. Ружье в наших краях считалось очень ценной вещью, и предназначалось оно вовсе не для охоты — вокруг было не так уж много дичи, хотя иногда фермерам случалось убить оленя или ондатру. Большинству ружья были нужны для защиты от волков, которые иногда приходили из леса и нападали на овец.

Хуже всего было то, что в Реддинге заканчивались запасы еды. Армейским интендантам надо было кормить войска. Иногда они покупали скот, но бывало и так, что солдаты просто угоняли коров с чьего-нибудь поля, не заплатив. Или делали еще хуже: прямо на поле забивали пару коров, разрезали на части и тащили на плечах в лагерь. Это делали обе стороны — и повстанцы, и тори. Для фермера было ужасно потерять молочную корову, это означало, что в доме больше не будет ни молока, ни масла, ни сыра. Но никто не мог ничего с этим поделать. Когда такое происходило, люди начинали писать жалобы, но толку от этого было мало.

К январю 1776 года еда стала для нас проблемой. Сами мы не голодали, но содержать таверну становилось все сложнее — мясо, мука, ром и пиво продолжали повышаться в цене. Из-за этого нам самим пришлось повысить цены, потом цены на продукты снова возросли, и нам пришлось их поднять еще раз.

Но самым страшным было то, что мы не знали, где находится Сэм. Конечно, его и раньше часто не было дома, и мне приходилось выполнять его работу по дому, но тогда он был в Йеле, и мы за него не волновались, не думали все время — не ранили ли его, не заболел ли он, не погиб ли. Хотя, если честно, я ему немного завидовал. Перед моими глазами то и дело вставала картина, как он стоит на каменной стене с «Браун Бесс» под мышкой и машет нам.