Мой неожиданный сиамский брат - страница 7
«Что со мной? Тело будто отлежал — все иголками колет, ватное, как не свое. Никак не могу понять, что со мною и где я. Неужели опять на земле? — только не это!» — неожиданно появившиеся звуки пробили тишину вокруг.
— Леонид Ильич, что с вами? Леонид Ильич? — Викторин открыл глаза.
«Вроде сижу, в машине. Вокруг люди, бегают, говорят что-то. Что, не пойму. И руки не мои: кисти, пальцы крупные со старческими пигментными пятнами, волосатые. Какие-то лица перед глазами; все чужие, незнакомые. Леонид Ильич, что с вами? О ком это он? — Меня же Викторин зовут? — И тут в голове Викторина неожиданно раздался голос. — Нет, почему же. Это правильно товарищи говорят Я — Леонид Ильич и тело это мое. Так что, Витя, меня слушай»
«Ну, ничего себе. Так что, я еще и не в свое, а в Ваше тело вернулся?» — изумился Трофимов.
«Да, в моё. Я и сам не в своей тарелке, опять все болит и давит. А как хорошо на небе было!»
«Ну, Леонид Ильич, давайте договариваться. Тело-то, похоже, и мне подчиняется,» — инженер пошевелил рукой, вызвав радостные и, без преувеличения, ликующие крики окружающих генсека людей:
— Жив!… Жив Леонид Ильич!
Такое ликование сопровождающих генсека людей было не наигранным и не было вызвано страхом наказания. «Деда» действительно искренно любили, несмотря на его все более очевидную для всех дряхлость. Он был добрым, действительно «человечным» человеком, особенно по отношению к людям, его окружавшим. Знал всех по именам, беспокоился об их быте, жилье, играл с ними в домино, дарил подарки. Для этих людей, для так называемого «персонала» он был свой, любимый всеми — «наш дед». Это потом пришедшие к власти «великие перестройщики» и строители демократического общака, людей, окружавших их, стали делить на категории, в зависимости от счета в банке и обладания властью. Те, кто ни денег, ни власти не имел, стал для новой номенклатуры «мусором, быдлом», а для самых «неиспорченных и продвинутых демократов» — электоратом, населением, россиянами. Ну, а для Леонида Ильича простые люди были свои: Володьки, Мишки, Васьки, даже друзья соратники по политической борьбе были те же Юрки, Димки. Генсек был сам, как говорили раньше, плоть от плоти народной. И думал он и переживал не за свои счета в зарубежных банках, которых у него и не было, а о победе социализма, в который искренне верил. В конечном счете, он хотел, чтобы простые люди жили хорошо и мирно. Правда, не всегда зная о том, как эти простые люди живут, и вполне веря поступающим докладам о том, что «жить стало лучше, жить стало веселей».
За окнами царило буйство осени — золото-бордовая палитра красок, «прекрасная пора — очей очарованье». Машина «скорой», в которой находился генсек, с воем сирен стремительно приближалась к Москве. Рядом с «высокопоставленным пациентом» находился его личный врач Косарев и медсестра Юленька Чубарсова — молодая, весьма привлекательная, рыжеволосая особа с зелеными глазами. Тридцати трех лет, высокого роста женщина со стройной фигурой, которой могла позавидовать и Афродита.
Все это время, в силу столь неожиданно открывшихся обстоятельств — незримый, скрытный ото всех, диалог между Брежневым и Трофимовым продолжился:
«Леонид Ильич, давай как-то условимся насчет имени. Зови меня, пожалуйста, Викторин. Витя я для чужих, для близких — Викторин. А мы теперь как два сиамских близнеца, ближе некуда, считай даже ближе жены. Как кстати ее зовут?
— Виктория Петровна.
— Во, как в кино — были два Федора, теперь Викторин и Виктория. Леонид Ильич, ты не обидишься, если буду звать тебя «шеф»?
— А что, шеф… пусть буду шеф, вроде подшефным моим будешь — ответил генсек.
— Договорились. Шеф, я тут у тебя в организме осмотрелся. Ну, ты себя и запустил. Что печень, что почки, сосуды, сердце и остальное еле работает. Как ты жив-то еще? Так дело не пойдет. Я, между прочим, совсем еще молодым к тебе «на хозяйство» попал. Мне только сорок пять исполнилось. Так что мне бы еще жить и жить, к тому же и наслаждаться этой жизнью по полной программе хочется.
— Да, сорок пять, вот я помню, была у меня на фронте одна медсестра… ух, мы с ней, — начал вспоминать Брежнев.