Мудрец острова Саре - страница 32

— Я собиралась согласиться, — произнесла принцесса, отчаянно цепляясь за него и наслаждаясь запахом дыма и морской воды от его кожи. — Я хотела, о Боже, еще тогда сказать тебе «да».

— Все хорошо, Атайя, — пробормотал Джейрен, качая ее в ритм с прибоем. — Тебе не надо ничего объяснять.

— Не было времени сообщить тебе…

— Ты в безопасности, Атайя. Ты жива, остальное не важно.

— Я не буду винить тебя, если ты откажешься от меня… если я причинила тебе боль… понимаешь… я пыталась, но меня позвал Алдус и забрал епископ. — Атайя смутно понимала, что лепечет уже бессвязно, слишком трудно было сохранять ясность ума даже на короткое время. Веки сами опустились, и она вновь ускользала в забытье, не желавшее отпускать ее.

— Не беспокойся об этом, Атайя. Незачем. Я все понимаю.

— Да? Правда?

Она чувствовала пальцы в волосах, убиравшие с лица локоны. Его кожа стала грубой, как у простого крестьянина, а не дворянского сына, и принцессе она еще больше нравилась своим несовершенством.

— Конечно, понимаю.

Она еще раз открыла глаза, чтобы насладиться созерцанием любимого человека. И тут заметила след от старого синяка на подбородке — большое фиолетовое пятно, переходящее в желтый.

Атайя нежно прикоснулась к нему.

— Что случилось? — спросила она едва слышным голосом.

Джейрен улыбнулся, чуть ли не рассмеялся, словно вспомнил старую шутку, и поцеловал ее ладонь.

— Ничего, Атайя. Ничего страшного.

Его голос звучал так убедительно, словно ангел прошептал клятву. Принцесса засыпала с уверенностью, что будет отдыхать в мире и спокойствии, которого не знала уже несколько месяцев… или даже лет. Сон не тюрьма ей более, а врачебный дом.

Издалека доносились его тихие успокаивающие слова и молитва. Довольная тем, что наконец во всем призналась, Атайя отдалась грезам, зная, что только покой — блаженный покой — восстановит ее силы.

— Атайя Трелэйн, сейчас же сядь в кибитку! — крикнула Тоня, остановив двух жалких кобыл.

Сидя на козлах, она гневно наблюдала, как девушка не спеша прогуливается рядом с трясущейся кибиткой, вместо того чтобы ехать внутри, как ее просили уже не раз.

Атайя взглянула вверх, точно ребенок, которого застукали за поеданием конфет перед ужином, не сожалея о проступке, лишь досадуя, что его разоблачили. За что ее винить? Легкий бриз ласкал лицо, под ногами был прохладный клевер, в воздухе чувствовалась осень. Не сравнить с ледяным проклятым местом, где она провела все лето в полумраке, в промозглых стенах. Что удивительного, если ей хочется побыть на открытом воздухе, а не в новой клетке, которая теперь на колесах?

— Я не могу пройтись хотя бы часик?

Принцесса недовольно надула губы, но Тоня уже отвернулась.

— Ни в коем случае. Ты утром уже шла час, я не могу позволить тебе перенапрягаться. Скажи спасибо, что у нас вообще есть на чем ехать, — ответила Тоня. — Не поверишь, сколько мне пришлось выложить за эту развалюху. Проще рассмешить святого Бэзила, чем уговорить селянина расстаться с кибиткой во время сбора урожая.

У Атайи расширись от удивления глаза — Тоне, видимо, в самом деле было нелегко. Лорд Бэзил, глава выдающегося Совета мастеров, слыл самым хмурым человеком, которого Атайя когда-либо встречала. Скорей солнце взойдет на западе, чем ей доведется увидеть его улыбку.

— Если мне надо ехать, почему я не могу по крайней мере сесть рядом с тобой? — не сдавалась девушка.

Она понимала, как о ней трудно заботиться, но поскольку не чувствовала ни малейшего недомогания, то не могла серьезно воспринимать исполненные благих намерений советы Тони. Казалось невыносимым лежать и отдыхать, когда так сильно хочется пробежаться по согретой солнцем траве, разогнать кровь, осознавая с каждым биением сердца, что живешь… и живешь славно.

Тоня закатила глаза.

— До заката нельзя. Солнечный свет навредит тебе, может повыситься температура.

— Но…

— Сдавайся, — посоветовал Джейрен, высунув голову из-под брезента, словно черепаха из панциря.

Он молча слушал, как усердствует Атайя, пытаясь добиться своего, и улыбался, будто все, что она делала, должно вызывать восторг. Хотя ей грело сердце, что это умиление порождено любовью, девушке казалось, что даже если она выкинет худшую из истерик, на которую только способна избалованная принцесса, Джейрен не выйдет из своего блаженного состояния и продолжит восхищенно смотреть на нее, восторгаясь непокорным духом возлюбленной.