Муса Джалиль. Личность. Творчество. Жизнь - страница 13

. Возможно, что их было и больше.

Вернувшиеся военнопленные рассказывали о драматическом произведении «Шурале». Г. Кашшаф, опираясь на их же свидетельства, говорит также и о повести, написанной Джалилем ^>2.

Нет сомнения, что неизвестные ныне произведения Джалиля находились в блокноте Симая — Иконникова. Он был передан Михаилу Иконникову осенью 1944 года в Тегельской тюрьме.

Михаил Иконников, встретив в Тегеле татар, подружился с Ахметом Симаем, одним из товарищей Джалиля. Иконников знал стихи Джалиля, так как в переводах на русский и немецкий языки они ходили среди заключённых, и поэтому с большой ответственностью отнёсся к просьбе А. Симая — сохранить блокнот со стихами, написанными арабской вязью, непонятной Иконникову. Он скрывал его в одежде, прятал в решётке, и тюремщики, еженедельно производившие обыск, так и не смогли его обнаружить.

М. Иконников привёз блокнот, но, переходя из рук в руки, он на этом пути затерялся.

В памяти товарищей М. Джалиля сохранилось немало стихотворений; они публикуются, но в канонический текст моабитских тетрадей, определённый тетрадками Н. Терегулова и А. Тиммерманса, обычно не включаются. Г. Кашшаф полагал, что авторство М. Джалиля в каждом случае надо тщательно устанавливать; сам он предпочитал ограничиваться «теми стихотворениями, которые записаны рукою самого Мусы» ^>1. Этого же мнения придерживается и Н. Юзеев, более других причастный к редактированию и изданию произведений М. Джалиля, ставший после кончины Г. Кашшафа председателем комиссии по наследию поэта. Разделяет это мнение и Р. Мустафин, продолживший работу Г. Кашшафа по составлению выверенной биографии М. Джалиля. Надо полагать, что будут и в дальнейшем обогащаться биография поэта, пополняться его моабитские тетради, всё более полно раскрываться его творческий путь.

Поэзия Джалиля глубоко личностна, её пафос — борьба со смертью — воспринимается с очевидным усилием: читающий словно бы медлит — медлит взглянуть глаза в глаза погибающему, смотреть на исповедующегося у гильотины.

Диалог со смертью, неоднократно возникающий в стихотворениях Джалиля, всегда открыт и лишён таинственности. Смерть ждала его, и он сам шёл ей навстречу; что ж, и гибель Джалиля была победой, он погиб, утверждая себя и свою родину.

«Я не боюсь смерти, — писал Джалиль в письме жене с фронта, в письме интимном, частном, в котором вдруг выпукло обозначились черты идейности и характера, определившие его военную судьбу. — Это не пустая фраза. Когда мы говорим, что смерть презираем, это на самом деле так... Великое чувство патриотизма, полное осознание своей общественной функции доминирует над чувством страха. Когда приходит мысль о смерти, то думаешь так: есть ещё жизнь за смертью... не та „жизнь на том свете“, которую проповедовали попы и муллы. Мы знаем, что этого нет. А есть жизнь... в сознании, в памяти народа... Цель-то жизни в этом и заключается: жить так, чтобы и после смерти не умирать... Если вот так рассуждать — а я так рассуждаю — смерть вовсе на страшна. Но мы не только рассуждаем, а так чувствуем, так ощущаем. А это значит — это вошло в наш характер, в нашу кровь...» Джалиль одушевлён высоким осознанием смысла своей жизни, это даёт ему силу. Но он остаётся ранимым. «Все трудности, все муки и страдания может перенести моя душа, но она никак не может мириться с тем, что... Чулпан, провожая отца, видела его последний раз. Вся душа протестует против этого — ибо так сильна моя любовь к Чулпаночке». И вновь добавляет: «Эта любовь сильнее всех смертей» ^>1.

Поэтические строки словно продолжают письма с фронта жене Амине, дочери Чулпан. Вся поэзия Джалиля, человечнейшая, дышащая теплом сердечного участия к друзьям, полная тоски по близким, остаётся лирикой схватки, в ней слышится тяжёлое дыхание борющегося до конца, там пламенеет ненависть, замешанная на откровенном презрении к врагу. Поэзия его верна своей извечной службе: запечатлеть облик человеческий и тем сохранять его для грядущих поколений.