На Днепре - страница 15
Пенек боится встречи с ними, идет в обход, делает большой крюк. Он уже приблизился к окраинным домишкам, но забылся и остановился возле старой хибарки. Он вслушивается в стук жерновов крупорушки, которая неутомимо грохочет в полурасшатанных сенях. Здесь живет Алтер Мейтес со своими жерновами и мельничным поставом с хитрым механизмом, состоящим из двух ступенек. Чтобы заставить крупорушку вертеться, нужно поочередно наступать обеими ногами на каждую ступеньку, прыгать с одной на другую. На этих ступеньках в старых полутемных сенях Алтер Мейтес пляшет целыми днями, перемалывает для города всякие крупы — овсяные, гречневые, ячменные.
Алтер — запуганный человек. Он в вечном страхе, что недостаточно усерден в своем благочестии. Алтер не чужд богословских книг. Он читает их болезненно красноватыми глазами, отодвинув книгу в сторону. Увидеть что-либо Алтер может, только взглянув искоса, боковым зрением.
По субботам Алтер приходит в синагогу спозаранку, раньше всех и уходит, когда уж никого нет. Все время стоит он лицом к стене, укрытый с головой в молитвенный плащ, в талес.
Молится Алтер степенно, не спеша, нараспев, но всегда недоволен. Он не может угнаться за молящимися, потому что, как говорит он, «слишком они торопятся, уж очень спешат».
Когда пьют за его здоровье, он вздыхает и просит со слезами на болезненно красных глазах:
— Смилуйтесь! Пожелайте мне стать благочестивым. По-настоящему благочестивым, хоть на старости лет.
Его единственный «грех» — непреодолимое «земное» вожделение к стакану горячего чая, огненному, как крутой кипяток, обжигающему не только губы, но и все внутренности. Алтеру неважно при этом, если чай жидковат.
Иссохшими пальцами он поддерживает стакан под самое донышко, почти дрожит от «искушения». Сделав обжигающий глоток выпяченными бледными губами, он поднимает стакан высоко, ко лбу: это он хочет убедиться, много ли еще осталось допить. Тут же он жалуется на свое влечение:
— Вот искушение, чистая напасть!
Он просыпается в полночь, молится, читает богословские книги, а затем целый день без устали пляшет, прыгает у жерновов с одной ступеньки на другую, ибо, оказывается, так угодно богу! Правда, всевышний заботится круглый год не о нем, а о зажиточных обывателях: у них дом — полная чаша. Тем не менее ему угодно, чтобы изнемогающий ежедневно от усталости Алтер, помимо своих прочих благочестивых достоинств, был также еще и бедняком; «бедных бог любит» — так ясно сказано в богословских книгах.
Все это можно прочесть на потном лице Алтера, когда он беспрерывно прыгает на ступеньках своей крупорушки. Он пляшет и трудится не только для целого города, но также и во имя господа бога…
Несколько месяцев назад вместе с ним отплясывал его двенадцатилетний сынишка Нахман. Но с наступлением лета, с тех пор как он отдал Нахмана в ученики к столяру, Алтер пляшет уже один. Неустанно целый день гудят жернова крупорушки: «Быр-быр-быр…»
Пенек вслушивается в гудение жерновов и забывает о злосчастной дыре, которая зияет на самом неудобном месте штанишек. Он осторожно просовывает голову в полуоткрытую дверь старых расшатанных сеней, ступает одной ногой внутрь. Его никто не замечает.
Босой, в подвернутых подштанниках, с наброшенным поверх рваной рубашки талескотном — нательной молитвенной безрукавкой, — Алтер раскачивается возле жерновов, прыгает, как стреноженная лошадь, с одной ступеньки на другую. Его жидкая бороденка и редеющие волосы под ермолкой промокли и взлохмачены, как у человека, только что слезшего с верхней полки в бане. Рот он судорожно разевает, словно окунь на берегу. Пот струится с него в три ручья. Мокрое лицо со зловеще алеющими щеками повернуто в сторону, к плечу. Ноздри широко раздулись, как бы желая оторваться от носа, и беспрестанно трепещут, а глаза скошены набок, словно Алтер хочет убедиться, много ли еще осталось чаю в недопитом стакане.
— Кто там? — глухо спрашивает Алтер и прекращает на мгновение свой непрерывный танец. Он часто дышит, глубоко скашивает глаза и узнает Пенека: — А-а-а!
Он говорит открытым ртом, не шевеля губами, глуховатым, грудным голосом, как тяжелобольной.