На Днепре - страница 19
— Что же это будет? — Она осторожно озирается. Голос ее дрожит: — Он тяжело болен!
Цирель мгновение молча смотрит на Лею хмурыми — словно облако налетело — глазами. Лицо ее такого же цвета, как и ее посиневшие губы. Глаза, обычно такие ясные, удивленно расширены. Она стискивает руки, дрожит от волнения.
Глухим, мучительно болезненным голосом, словно ее режут по живому телу, она спрашивает:
— Лея, что же делать?
Лея отвечает:
— Беда! А тут «она» еще в отъезде! Изволит прохлаждаться за границей.
Словом «она» Лея и Цирель в интимной беседе заменяют имя мачехи.
— Хоть бы «она» была дома! «Ее»-то он слушается!
Прислуга в доме твердо помнит: о «его» болезни даже и заикнуться запрещено!
«Он» — так именуют хозяина на кухне — этого не терпит.
«Он» наказал через Пенека, чтобы не смели вызывать сюда Шейндл-важную.
Шейндл-важная — старшая дочь от второго брака — любимица отца. Она живет вместе с мужем верстах в десяти отсюда, у винокуренного завода.
Кухарка Буня провела немало лет в этом доме. Сейчас рядом с Буней у печи стоит Пенек и слушает, как она говорит о Михоеле Левине:
— Чудак, каких мало! От его причуд с ума сойдешь!
Она орудует ухватом — передвигает в пылающей печи чугунные горшки и заканчивает сердито:
— Господи! Чего только я в этом доме не перевидала!
Кучер Янкл тут же, но в беседе участия не принимает. Он томится бездельем, — уже с неделю ему не приходилось закладывать лошадей. Янкл слоняется по кухне, посвистывает сквозь зубы, расчесывает свою веселую кучерскую бородку, мягкую и русую, старательно раздвигает ее в обе стороны.
Янкл повсюду сует свой нос, заглядывает мимоходом и в горшки. Кухарке Буне это не по душе. Обнаженным локтем она отталкивает Янкла от печи, клянется, что в следующий раз хватит его кочергой по голове.
Янкл молча ухмыляется: у него смеются лоб, нос и щеки. Свист его по-прежнему беспечен. Этим он дает понять, что ему с высокого дерева наплевать на кухаркины угрозы. Буня может вертеть, как ей заблагорассудится, кем угодно из прислуги, что же касается его, Янкла, то тут уж извините: руки у Буни коротки. Янкл бесцеремонно подмигивает:
— А ежели ручки потянутся больно далеко, то их и отрубить можно…
Буня вызывающе подбоченилась. Ее лицо озарено пламенем пылающей печи. От злости она скрежещет зубами.
— Вот как?
Янкл невозмутим.
— Вот именно…
Невозмутимость Янкла имеет свою историю. Ему в этом доме случилось однажды отличиться.
Был он тогда еще молодым парнишкой, числился в «доме» не по кучерской части, а услуживал в комнатах: подметал пол, стелил кровати, подавал к столу. Как-то раз Михоел Левин вернулся из деловой поездки позже — обычного — под самый. вечер накануне праздника. Он спешил в синагогу. Торопливо смыл он с себя дорожную пыль, переоделся и швырнул жилетку под подушку. А жилетка была вся набита пачками денег, большими тысячами. Второпях забыв о жилетке, Левин ушел. Вечером, приготовляя хозяину постель, Янкл нашел под подушкой жилетку, нащупал в ней деньги, но даже не взглянул на них: ну их к лешему!
На другой день рано утром все ушли в синагогу, на праздничное богослужение. Янкл начал прибирать хозяйскую постель и вновь нашел на том же месте жилетку. Она была грязная и распухшая, набитая чем-то тяжелым, весила, пожалуй, фунтов с пяток. Янклу захотелось рассмотреть жилетку поближе: такую кучу денег он еще никогда не видел. Тут же его охватило желание пересчитать деньги: еще ни разу в жизни он не прикасался руками к таким тысячам. Он стал пересчитывать одну пачку за другой: ишь, черт — все сплошь «катеринки»! Сколько же их? Считал, считал — получилось двенадцать тысяч и еще несколько сотняжек. Собрал деньги, сложил пачку к пачке, все в прежнем виде, сунул их в жилетку, а жилетку — вновь под подушку. Ушел как ни в чем не бывало, однако начал беспокоиться: в доме прислуги вон сколько, а деньги без присмотра, на самом виду…
Вечером Янкл, взбивая постель для хозяина, вновь нашел на том же месте под подушкой проклятую жилетку, будь она трижды неладна!
Янкл хотел было пойти сказать хозяину, но удержался. На второй день праздника все опять в синагогу ушли. Дом опустел. Янкл вновь остался один. Захотелось ему вторично пересчитать денежки: а может быть, он ошибся, может быть, в пачках не двенадцать тысяч и несколько сотен, а лишь одиннадцать. Этакую груду денег разве достаточно пересчитать только один раз?