На пути в Индию. Персидский поход 1722–1723 гг. - страница 24

. Но резидент также сообщил в Коллегию иностранных дел о сделанных ему «секретно» предупреждениях: на занятие русскими Шемахи турки ещё посмотрят сквозь пальцы, но дальнейших «прогрессов» и попыток привести Грузию «под свою державу» не позволят ни в коем случае[123].

В октябре Неплюев передал: пятидесятитысячная турецкая армия должна вторгнуться в «персицкую Жоржию» (Восточную Грузию), поскольку тамошние жители «забунтовали» и делали набеги на «лязгов» (лезгин. — И.К.); таким образом, турки использовали тот же предлог для вторжения, что и Пётр I. Посольство от «лязгов», добавлял дипломат, уже явилось в Стамбул и «подавает себя» в турецкое подданство. Прибывший к Неплюеву переводчик по секрету рассказал: туркам известно, что царь писал «жоржианам», «дабы они поддалися под протекцию к нему», и визирь имеет в том «немалое подозрение»[124].

1 декабря 1722 года в пограничную россискую крепость на Дону («новый транжамент») въехало турецкое посольство во главе с капычи-баши (дворцовым служащим, использовавшимся для выполнения ответственных поручений) Нишли Мехмед-агой и представителем великого визиря Осман-агой. В это же время другой турецкий посланник Мехмед-ага вёз крымскому хану соболью шубу, саблю и указ о признании его владетелем «над всеми догистанскими землями и князьями». Он же должен был доставить предводителю лезгин Хаджи Дауду грамоту о принятии его «в протекцию к Порте» и передать наказ: выбить русский гарнизон из Дербента и «приобщать оружием к своим владениям» другие персидские земли[125].

Нишли Мехмеда-агу доставили в Москву, и 5 февраля 1723 года начались переговоры. Посланник зачитал «письмо» визиря, где говорилось, что во время царского похода в Дагестан русские войска находились «близ мест, которые в подданстве у высочайшей Порты», вследствие чего её подданные, черкесы и кабардинцы, «в сумнении и страху обретались». Главная же претензия состояла в том, что во время похода в Дагестан «казак Иван называемой Хромой, имея под командою своею донских казаков и калмык подданных ваших, встретя подданных нашего славного империя купцов кефенских, карасуцких и теманских, нам принадлежащих, которые имея пятьдесят четыре воза своих товаров ценою на двести мешков[126] и болше, ехали для купечества в стороны кумуцкие за реку Кубань… нападши на них, пограбил все их товары и вещи и, кроме того, что там на бою многих людей до смерти побил, но и живых взятых без остатка всех порубил»[127].

В Москве факт грабежа сразу признали — речь шла лишь о сумме компенсации. Проблема была в другом: турецкий посланник заявил, что русские уже получили «сатисфакцию» за погром в Шемахе, а теперь лезгины находятся «в подданстве высокой Порты» и потому Пётр I должен «от них руку отнять»[128]. Русская сторона возражала: о царском походе Стамбул был заранее предупреждён; русские войска не приближались к собственно турецким владениям и народам, «которые в подданстве турском», а «фалшивые реляции» сочиняют крымские татары, которые сами совершают набеги на соседей.

На следующей «конференции» опытные дипломаты князь Г.Ф. Долгоруков и П.А. Толстой предъявили посланнику претензии по поводу действий кубанского сераскира (командующего) Бахты-Гирея, возглавившего летом 1717 года поход кубанской орды, турецких, черкесских, азовских отрядов и казаков-некрасовцев на пограничные русские земли. Татары разорили окрестности Царицына, Пензы, Симбирска, Саратова и угнали в плен больше двадцати тысяч человек. Нишли Мехмед-ага от неприятной темы уклонился («о сём упоминать не надобно»), сославшись на отсутствие султанского указа. Кубанский «дели-султан» («бешеный», «шальной султан») Бахты-Гирей и без того был причиной головной боли Стамбула и Бахчисарая, поскольку действовал самовольно. В итоге стороны признали, что в приграничных ссорах ни казакам, ни татарам «во всём верить не надобно».

Далее российские представители вновь изложили свои аргументы: в подвластные Порте земли русские «никогда не хаживали»; «бунтовщики», против которых был предпринят поход, являются не турецкими, а персидскими подданными. Нишли Мехмед-ага попытался возразить, что горцы-«лязги» жили «сами собою», а теперь находятся у султана «в протекции по единоверию», но тут же получил встречный вопрос: а что если русские начнут принимать в подданство закавказских единоверцев