На земле Волоцкой - страница 7

Витя представил себе, как вынесут на снег больную бабушку, выйдут дед, мать, Алешка. Немцы обольют крышу избы бензином… Нет, этого допустить он не может.

— Я убегу, мама, не беспокойся, — бормотал он срывающимся голосом, когда домашние стали уговаривать не ходить, запрятаться в подполе.

Мать собрала Витюшке торбу с продуктами, сунула туда пару белья. А по посаду уже шли автоматчики, стучали в окна, поторапливая. Раздалась автоматная очередь…

Когда Витюшка явился, у пожарного сарая толпились односельчане с котомками и вещевыми мешками. Началась перекличка по списку. Услышал свой номер 35. Рядом находился его друг Гришка Цыган. Володьки и Сашки не было. Они осенью схитрили, «помолодели» и в список трудоспособных не попали. Собралось человек шестьдесят. Под причитания и слезы провожавших конвоиры погнали ядринцев по дороге в сторону Ржева.

Угоняемые уже брели час, другой по проселочной дороге, проходя занесенные снегом одну деревню за другой. А мороз все усиливался. Уже приближался вечер.

Шли Витюшка и Гришка в одном ряду. Понимали, что и другие тоже замышляют бежать. Но рядом конвоиры, нацеленные автоматы.

Гнали их не большаком, занятым войсками, машинами, а по плохо укатанным проселкам. Кругом снега, кустарник. А позади, на обочине дороги, чернели в снегу обессилевшие замерзающие люди. Колонна редела. Конвоиры уже упавших не пристреливали, оставляли замерзать.

Только в густых сумерках вечера, когда измученных длинной тяжелой дорогой, промерзших людей привели в какое-то большое село и стали загонять в пустое с выбитыми окнами здание МТС, наиболее смелые и сильные стали разбегаться. Витюшка с Гришкой тоже ускользнули от конвоя. Ползком по глубокому снегу добрели они до сараев, зарылись в сено, немного отогрелись, прижавшись друг к другу. Так провели ночь. А утром, до рассвета, ребята были уже в лесу. Возвращались окольными путями…

Утром нестерпимо холодно. Но тихо, безветренно. Скрипел под ногами снег, перехватывало дыхание.

…По снежной целине поля, попав под минометный обстрел, они ползли вперед. Оставалось немного. Небольшой лес, за ним должно быть ядринское поле. Обстрел усиливался. Теперь уже и орудийные снаряды с глухим треском взрывались то там, то тут, вздымая облака снега. Но мальчишки упорно пробирались домой. И когда Витюшка в просветах деревьев увидел вдали постройки деревни, что-то ухнуло впереди, и он, ткнувшись лицом в снег, потерял сознание.

— Убит! — испуганно крикнул Гришка.

Взвалив на себя друга, Цыган потащил его к деревне.

Ядрино в это время доживало последние минуты. Вдоль посадов шли солдаты с факелами и поджигали избы. Длинные языки пламени лизали стены, огненными снопами взлетали вороха искр. И вскоре на месте деревни бушевал огромный костер. К полуночи все было кончено. Из ста двадцати домов осталось десятка полтора.

…Очнулся Витюшка ночью. Лежит на покрытом простынью столе. Светит керосиновая лампа. Желтый из еловых досок потолок то опускается на него, то уходит куда-то ввысь. Слышит рядом голос:

— Подорвался… Кажется, очнулся… Глаз открыл… Силится Витюшка рассмотреть, где он. В глазах резь. Вздрогнул от укола.

— Потерпи, хлопец, сейчас легче будет, — голос человека в белом халате, с марлевой повязкой на лице спокойный и ласковый. Второй укол раненый ощутил слабее и впал в забытье.

Очнулся только утром, обложенный ватой, забинтованный, не зная, что у него уже нет кистей рук, нет глаза, другой тоже поврежден.

На соседних койках лежат раненые, кто разговаривает, кто стонет, кто кричит в забытьи. Пахнет карболкой, йодом, еще чем-то острым, тяжелым.

Рядом, наклонившись к Витюшке, кто-то, сверкая белками глаз, тяжелым простуженным голосом хрипит:

— Обкорнали нас с тобой, браток… Лазаря будем петь.

У соседа тоже обложены ватой и забинтованы руки, а заросшее щетиной лицо с застарелым шрамом, стянувшим щеку, искажено болью, покрыто капельками пота.

— Почему не на смерть… Беспомощный урод до гроба… — Глаза бойца наполняются яростными слезами. Он трясет головой, чтобы смахнуть их.

Ночью, проснувшись, Витюшка пытается натянуть на себя сползающее на пол одеяло и не может. Лежит он пластом. Чуть пошевелится — больно, жжет огнем.