Налог на голос - страница 3

— Я сам не знаю, друг, что случилось тогда, на площади. Даже нет, не так… То, что случилось, случилось раньше, уже после того, как я охрип в холоде и сырости.

— Ты потерял голос?

Бард снова улыбнулся — чуть болезненно, видимо, вспомнив что-то, но покачал головой отрицательно:

— Нет. Я тогда понял, что голос — это нечто более… Знаешь… Охрипнуть ещё не значит потерять голос. Тот, кому есть что сказать, никогда не потеряет голоса.

— Уверен? — сощурился Шут.

— Всей душой.

— Что же… Ладно. А что было после площади, расскажешь?

Бард поморщился.

— Не очень помню. Я тогда был как будто пьяный. Просто шёл куда-то от площади, сам не знал, куда. А потом, как мне сказали, я потерял сознание. Очнулся в одном из домов. Меня лечил местный травник, и он же пересказывал мне городские слухи. Сам он на площади не был, а слышал от других, что там видели рядом со мной…

Он замолчал, глядя вдаль.

— Кого видели? — переспросил Шут.

— Зверя. Большого белого зверя, похожего на волка. Не веришь?

— Не знаю, — Шут пожал плечами. — Бывает всякое в этом мире. Я, правда, всё больше об огромных чёрных собаках слышал, но белые тоже… Так что дальше?

— Ничего. Меня вылечили и отпустили. Жаль, мне нечем было расплатиться с тем человеком, но он сказал, что лучшая награда для него — вернуть к жизни меня. Так неудобно перед ним…

— Забудь, — махнул рукой Шут. — Тебе с твоей славой только радоваться надо таким случаям. Или Орден не пролил ни капли твоей крови, а песня на площади не отняла у тебя сил? Ты платишь за всё — так или иначе. И ещё будешь платить. В этот мир мы приходим не чтобы получить — чтобы отдать, и отдать даже более, чем получали…

Дорога стала чуть заметно уходить вниз, травяные волны шуршащим водопадом спускались с холма. Солнце спряталось за облаком. Ветер, трепавший одежду и волосы путников, как будто стал холоднее и теперь дул в спину, словно подгоняя.

Бард слушал, продолжая смотреть вперёд, туда, где темнела полоска леса, и выражение лица певца становилось всё более строгим. Шут говорил и в то же время следил за взглядом собеседника:

— …Мир не ставит себе цели помочь нам, Бард. Мы нужны ему в качестве существ, что временно сохранят часть его богатств и преумножат их — за счёт своих сил. А ты творец — и с тебя он взыщет куда больше, чем с рядового своего жителя. За то, что у тебя есть голос.

— Я знаю, — тихо ответил Бард. — Я уже понял это.

— Прекрасно. С каких пор?

— С тех пор, как Магистр охотится за бродячими певцами, мечтая заткнуть рот каждому, кто осмелится возразить ему. Ты же тоже попал в число его врагов, так?

Шут кивнул. И тут же, опять вглядевшись в лицо Барда, спросил:

— А как же он поймал тебя в этот раз? И почему дело дошло до площади? Ещё ни один певец не оговорил себя, не сказал, что связался с нежитью — а без этого признания нет пути из Тёмных башен. Значит, ты… признался? И… — он оглядел Барда ещё раз. — Насколько я могу судить, до того, как в ход пошли огонь и железо?

В голосе Шута слышался явный упрёк. Раздражение кошачьими когтями царапнуло душу Барда, но тут же он заставил себя успокоиться и взглянуть на всё глазами обычного жителя. В глазах обычного жителя он должен был выглядеть предателем самого себя.

— Не думай, что Магистр смог запугать меня, — заговорил Бард. — Но сам вопрос был поставлен им так… Магистр спросил, признаюсь ли я в том, что в песнях своих выражал не те взгляды, что одобрены Орденом; что не считаю, будто Орден представляет волю Высшего; что и Высший для меня — не тот, кого называет таким Орден. А на эти вопросы ответ один, и я не видел смысла не сказать то, что пел в полный голос. Ты осуждаешь меня?

— Верно, удача ослепила Магистра, — вполголоса произнёс Шут. — Обычно он не выпускает жертву так просто. Что, если бы он спросил о том, связан ли ты с нечистью? Или пел ли ты тёмные заклятия? Или подбивал ли горожан поднять восстание?

— Я не подтвердил бы этого.

— А если бы он требовал, чтобы ты отрёкся от своих идей?

— Я бы не стал отрекаться.

— Но тогда…

Бард остановился на дороге, уже снова лежащей прямо, и повернулся к Шуту. В глазах певца начинала остро блестеть злоба.