Нас ленинская партия вела... Воспоминания - страница 17
Похороны жертв полицейского террора выливались во внушительные демонстрации, огромные толпы следовали за гробами, люди пели:
Многие плакали, глядя на это печальное шествие. Власти не в силах были запретить похороны...
Наступила весна 1906 года. Под давлением масс 4 марта царское правительство приняло закон о профсоюзах. Оно надеялось, что в России, как и на западе, профсоюзы станут реформистской организацией, что подберутся такие руководители, которые потянут их прочь от политики, от классовой борьбы. Мы, большевики, начали бой за профсоюзы — верный помощник партии — с самого первого дня их организации. Члены горкома РСДРП посещали рабочие собрания, помогали вырабатывать устав и организовывать союзы по профессиям.
Никогда не забуду бурного, чисто одесского собрания будущих членов профсоюза швейников. В громадной аудитории сидели и стояли почтенные бородачи-портные, возле которых увивались услужливые, юркие подмастерья. Никто не хотел слушать председательствующего, говорили все одновременно, яростно размахивая руками, крича до хрипоты, с красными, возбуждёнными лицами, каждый старался перекричать всех, убедить их силой своего голоса. Ораторы подчас пускали в ход заковыристые ругательства, один несдержанный мастеровой замахнулся на оппонента стулом. Нам стоило большого труда повернуть собрание в организованное русло. Как представитель горкома РСДРП, я вошла в комиссию по разработке устава профсоюза портных города Одессы. И устав обсуждали не менее горячо, по пунктам.
Помню наши битвы с неким «теоретиком» — реформистом Столпером. Он отстаивал нейтральные «свободные» профсоюзы, не зависимые от каких-либо партий. Столпер с блеском возражал анархистам, не признававшим профсоюзы, как и всякую другую организацию. Но когда речь заходила о том, что партия должна руководить профсоюзами, он становился нашим противником.
Наконец устав был утверждён, правление избрано, и мы разошлись. Хотя я вела откровенно большевистские разговоры, меня после этого собрания не арестовали, видно, не было на нём доносчиков.
В тяжкое время реакции многие отходили от нас, заискивали перед охранкой.
Либералы испугались репрессий, пытались скрыть свою причастность к революционным событиям. Как прав был Ленин, споря на II съезде партии с Мартовым о том, кого считать членом партии. Однажды, собирая средства на подпольную работу, я пришла на квартиру к известному в то время врачу, в дни революции сочувствовавшему нам. Он принял меня в присутствии лакея. Я попросила:
— Нельзя ли поговорить с глазу на глаз?
— С вами нельзя, — ответил либерал.
— Хотите иметь свидетеля для охранки?
— Вы догадливы...
Я повернулась и ушла, не сказав больше ни слова. Гляжу — догоняет меня лакей:
— Барин приказали передать вам рубль.
Я вспыхнула от гнева, достала из ридикюля десять копеек.
— Верните вашему барину этот рубль, и вот ещё гривенник ему на чай. — И ушла.
Кольцо реакции сжималось, мы, активисты, чувствовали усиленную слежку охранки. Начались новые аресты.
В один из январских дней 1907 года на конспиративной квартире проходило заседание подпольного горкома партии. Мы только начали обмен мнениями, как вбежал взволнованный товарищ:
— Полиция окружает дом, наверное, среди нас провокатор!
Разбираться не было времени, мы стали выходить по одному через чёрный ход. Ушли немногие, большинство, в том числе и я, было арестовано.
Продержали меня в тюрьме две недели и выслали в Тирасполь. Был он тогда маленьким городишком. Там я должна была являться на регистрацию в полицию. Очень тосковала по Одессе. Однажды тайком вскочила я в вагон отходившего поезда — и снова появилась среди друзей.
Встретили меня радостно, включили в работу. Состав горкома обновился, многих полиция ещё не знала. А я примелькалась в Одессе достаточно, за мной всюду следовали мрачные тени филёров, надо было играть в прятки, увёртываться, используя проходные дворы, тёмные закоулки.
Как-то раз горком собрался, чтобы ознакомиться с новыми указаниями ЦК партии, в одном из домов на Ришельевской улице. Здание окружил отряд жандармерии. Меня снова арестовали. Паспорт на чужое имя не спас, меня узнали и выслали на этот раз в Бендеры.