Нас ленинская партия вела... Воспоминания - страница 25

Жила я тогда в приличной квартире на Второй линии Васильевского острова. Казалось, конспирация была надёжной. Правда, ко мне иногда наведывался сосед-студент. Он часто пытался заговаривать со мной. Я видела, как один раз от него вышел околоточный надзиратель. Однажды я застала студента в моей комнате, он рылся в книгах. Извинился: мол, хотел что-нибудь взять для чтения...

Обычно после ареста доставляли в участок, потом, установив личность и проведя первые допросы, везли в тюрьму. А меня сразу привезли в «Кресты». Там был уже приготовлен пакет с печатью.

— Фамилия? Имя? Отчество? — начал дежурный офицер.

Я спросила:

— Разве вы не знаете, кого арестовали?

На вопросы отвечать я отказалась, потребовала объяснения, на каком основании схватили меня на улице и приволокли в «Кресты». В моей сумочке лежал вполне приличный паспорт на имя Гейны Гейновны Генрих.

Но офицер меня узнал:

— Мне посчастливилось уже встречать вас. Только тогда вы имели документ на имя мещанки Волгиной... А ещё раньше, в Одессе, вы подвизались под кличками Новорыбная, Ванька и Стриженая, хотя у вас прекрасные косы. Клички в подполье частенько строятся на парадоксах... И ещё кличка у вас Акушерка, а также Волевая.

Я была поражена осведомлённостью этого жандарма. Значит, в комитете провокатор, думала я. Кто же, кто?

— У вас есть возможность облегчить собственную участь, — продолжал между тем офицер. — Дать откровенные показания.

— Что?! — возмутилась я. — Да как вы смеете?!

— Можете не продолжать, — усмехнулся офицер. — За долгую службу в охранном отделении я знаю только один способ заставить таких, как вы, потерять власть над собой — предложить дать откровенные показания. Я не ждал показаний, а предложил по долгу службы...

Да, предстояла битва с умным и сильным врагом. Подумала: что ж, не в первый раз...

Я упорно отрицала свою вину. Меня посадили в карцер. На пять суток. Это была квадратная клетушка с маленьким зарешеченным окошком, до которого невозможно дотянуться. Снаружи, за матовым стеклом, была натянута сетка для защиты от голубей: кому-то пришло на ум, что заключённые могут пользоваться голубиной почтой. В углу — кровать из железных полос, без матраца. Сесть на неё было нельзя — железо обжигало холодом. На стенах — ледяной мох, на полу — вода. По тюрьме ходили слухи, что из карцера вычерпывают после дождя по двадцать тазов воды.

Приведший меня в карцер старший надзиратель взгромоздился на кровать, задвинул железные ставни. Наступила чернота, лишь из коридорчика пробивалась полоска света.

Пять суток... Жандармы-тюремщики не имели права держать меня в карцере — ведь им было известно, что у меня туберкулёз...

Потуже завернулась в халат. Дрожала от холода и сырости. И раньше сиживала я в карцерах, но в таком — впервые.

Стала барабанить в дверь — никто не откликался. Что же делать? Я замерзала... Вода по щиколотки. Сняла ботинки, положила на кровать, стянула бушлат, подстелила. Кое-как взобралась на кровать, чтобы спасти ноги. И стала читать стихи. Мысли заняты, и время проходит.

Уж не знаю, как выдержала этот карцер, наверно была двужильная. Потом меня перевели в камеру. Там днём и ночью горел электрический свет, ночью — синий. Спать полагалось лицом к двери. Я легла не по правилу — и вспыхнул яркий белый свет. Потом синий, потом опять белый... Надзиратель явно издевался. Тогда я нажала на звонок и не отрывала руки до тех пор, пока надзиратель не оставил меня в покое. Я сохраняла самообладание, терпела всё. Из зуба гребёнки изготовила иглу: при обыске уцелела булавка, ею, раскалив на свече, я сделала дырочку. Нитки вытянула из пальто, которое мне приносили для прогулок, стала латать свой жалкий скарб.

Вскоре поместили меня в большую круглую камеру. Там тринадцать коек размещались по стене, посередине стоял стол, вокруг него — тринадцать табуреток. Всё здесь было до такой степени грязным, что трудно себе представить. Матрацы, набитые соломой, были промочены, выпачканы и кишмя кишели насекомыми. В камере этой до нас находились уголовники, и они, будто бы назло тюремщикам, грязнили матрацы. Прикрыть грязь было нечем, лечь на неё не хватало духа. Вместо постельных принадлежностей мы расстелили плащи, пальто, спали, не раздеваясь. Меня водворили сюда за упорство на следствии.