Нас ленинская партия вела... Воспоминания - страница 27
Тогда же арестовали около трёх тысяч моряков, многие из них сидели в том же Литовском замке, и я слышала лившуюся откуда-то сверху песню:
...После долгих допросов меня перевели в предварилку, затем в пересыльную тюрьму. Выпустили в один из мартовских дней 1911 года, взяв подписку, что я немедленно выеду на родину под надзор полиции.
«Ах, дети, дети...»
После Петербурга родное местечко Тальное на Уманьщине показалось мне ничтожно маленьким. Отец, сестра, все родственники, соседи сбежались посмотреть на меня, охали, ахали, находили страшно худой, измученной. По местечку моментально пронеслась весть, что привезли большевичку Таню Людвинскую прямо из тюрьмы и сдали в собственные руки местного пристава. Некоторые сторонились меня, но большинство сочувствовало. Родичи нанесли в дом продуктов, старались подкормить, подлечить. Я постоянно чувствовала их заботу, не знала, как благодарить. Но меня всё чаще охватывала тоска. Разве могла я примириться с затхлой атмосферой глухой провинции после Одессы и особенно Питера?
Ещё в столице по выходе из тюрьмы я получила весточку от друзей. Они обещали переправить меня за границу, где я должна была подучиться. С нетерпением ждала этого, боясь, как бы меня снова не арестовали и не упрятали за решётку.
А основания для тревоги были. На соседних сахарных заводах, перерабатывающих свёклу, начались волнения. В сезон на этих заводах работало больше трёхсот человек. Хозяин платил очень мало, рабочие предъявили ему свои требования, он отказался их выполнить. Была объявлена забастовка. Разве можно оставаться в стороне? Я помогла местным товарищам составить листовку. В ней социал-демократы призывали ремесленников Тального поддержать забастовщиков. Это было время уборки свёклы, она могла сгнить, хозяину пришлось пойти на некоторые уступки. Рабочие торжествовали — они впервые почувствовали свою силу. Меня же вызвал тальновский пристав.
— Это ваши штучки, сударыня, — сказал он, вертя перед моим носом листовку. — Если повторится нечто подобное, придётся подать рапорт о переводе вас в места не столь отдалённые.
Этого ещё не хватало! Я стала готовиться к эмиграции. Потихоньку, с помощью сестры стала мастерить одежду, которую, как мне казалось, носят за границей: ведь там тоже немало царских шпиков, они не должны знать, что я из России.
Но как узнать, что носят женщины Парижа? Журналов мод в Тальном не было. Надежда была только на собственное воображение да картинки из журнала «Нива» за минувшие годы. Мы с сестрой сшили длиннющее, до пят, платье с пышными рукавами, соорудили замысловатую широкополую шляпу, как нам казалось, очень шикарную. Это сооружение совсем не подходило к моим длинным косам, но я их предполагала спрятать под шляпу. Я приготовила белый шарфик, который кокетливо завяжу, для рук — белые перчатки до локтей. Всё это было уложено в чемодан и ждало своего часа.
Наконец однажды вечером к нам постучался товарищ. Сказал, что ему поручено сопровождать меня и переправить через границу. Я очень обрадовалась, познакомила с ним сестру. Отцу сказала, что он приехал из Питера, соскучился, решил навестить меня в ссылке.
Сопровождавшему я показала свой наряд, он сказал, улыбаясь:
— Что ж, неплохо... Нечто среднее между Анной Карениной, леди Гамильтон и тургеневской Лизой Калитиной. Сойдёт и это, ждать нам некогда.
Всякий новый человек в местечке вызывал пересуды, поэтому мы поспешили уехать, вернее, бежать из моей ссылки. Даже отцу я не сказала о дне и часе отъезда. Мы выехали в экипаже будто на пикник, чемодан в него был положен заранее. В рощице за местечком я попрощалась с сестрой. Молчаливый извозчик довёз нас до станции железной дороги. На наше счастье, там было мало народу. Но всё равно я не показывалась ни в зале ожидания, ни у кассы, пока не подошёл поезд. Тогда мы быстро вошли в вагон третьего класса, забились в угол.
Всё дальше на запад уносил нас поезд. Где-то позади остались Умань, Гайсин... Я представляла себе, как взбесится пристав, когда не увидит меня на очередной регистрации, как он помчится к нашему дому, накричит на бедного отца, затопает ногами, а отец разведёт руками: