Наследники Кремля - страница 34

Высокие идеи в уме двенадцатилетнего политика и моралиста отлагались как политическая и моральная сказка, наполнявшая детское воображение недетскими образами и волновавшая его незрелое сердце очень зрелыми чувствами. Если мы прибавим к этому графа Салтыкова с его доморощенным курсом придворной гигиены и придворных манер, то легко заметить, какой пробел оказался в воспитании великого князя; его учили, как чувствовать и как держать себя, но не учили, как мыслить и действовать, ему не задавали ни житейских, ни научных вопросов, которые бы он разрешал сам, ошибаясь и поправляясь, ему на все давали готовый ответ, политические и нравственные догматы, непререкаемые истины, которые оставалось только прочувствовать и затвердить; его не заставляли ломать голову, его не воспитывали, а как сухую губку пропитывали дистиллированной и общечеловеческой моралью, насыщали лакомствами европейской мысли.

Великий князь не был знаком со школьным трудом, с его миниатюрными горестями и радостями, он не ведал борьбы школьника с учебником, не испытал побед на холодных полях ученических тетрадей, тех побед и поражений, которые, может быть, одни только и дают школе серьезное воспитательное значение. Александр очень много читал, еще больше слушал, но он мало учился! Из записок второстепенных русских учителей мы часто видим горькие жалобы на его праздность, медленность и лень, нелюбовь его к так называемым упражнениям. Когда великий князь подрос настолько, чтобы понимать, а не чувствовать лишь возвышенные уроки Лагарпа, он искренно привязался к идеалисту-республиканцу и стал слушать его с наслаждением, только то был художественный моцион, а не умственная работа. Благодаря преподаванию Лагарпа и Муравьева легко понять, какой обильный прием политических и нравственных идиллий дан был великому князю. Эта идиллия подействовала на его вкусы, великий князь стал рано думать о сельском уединении, не мог без восторга пройти мимо полевого цветка, крестьянской избы и т. п.; он рано привык скользить по житейским явлениям легким взглядом того человека, для которого жизнь — приятное препровождение, а мир — обширный кабинет для эстетических и политических наслаждений.

С летами все кардинально изменилось. Случилось так, что этот огромный и полезный процесс в Александре был прерван. Зная по опыту, как добродетель тает легко под палящими лучами страсти, императрица Екатерина поспешила застраховать своего внука, женив его в 1798 году, когда ему не исполнилось еще 21 года; для этого была призвана баденская принцесса Елизавета Алексеевна. Каков бы ни был взгляд на брак, но прав фонвизинский недоросль, сказав, что женитьба или замужество — конец учению. Теперь для Александра пошли другие интересы, началось другое развитие, не похожее на прежнее юношеское. Греция и Рим, республика, свобода, равенство — какое же место, спрашивается, в этом калейдоскопе героических образов и политических идеалов занимает Россия со своим невзрачным прошедшим, с неограниченной монархией, с крепостным правом и тому подобными особенностями политическими и социальными, как в голове великого князя родная действительность могла укладываться с тем, что проповедовал гувернер-республиканец?

Очень просто: эту действительность признавали как факт низшего разбора, как стихийное неразумное явление, признавали ее и игнорировали, т. е. ничего о ней больше знать не хотели. Лагарп в этом отношении поступал с великим князем, как в былое время поступала гувернантка с девушкой. Воспитательница, девица не первой молодости, нарисует, бывало, воспитаннице очаровательный мир благовоспитанных людских отношений, основанных на правилах строгой морали, строжайшей вежливости, в котором даже показать кончик носка из-под платья грех, — и вдруг обе девы тут же в доме налетают на натуральную сцену: юная устремит на старую изумленный и сконфуженный взгляд, а та успокоит ее и скажет: «Ничего, иди к себе». Лагарп осторожно обходил больные места русского государственного и общественного порядка, а впоследствии он советовал питомцу и не лечить их. С грузом античного образования и самоновейших политических идей Александр вступил в действительную жизнь. Она встретила его не то чтобы сурово, а как-то бессмысленно. Бабушкин внук, он был вместе с тем и сыном своего отца и стал в очень неловкое положение между отцом и бабушкой. То были два двора, два особых мира; нравственное расстояние между ними было несравненно шире географического. Каждую пятницу старшие великие князья, Александр и Константин, должны были отправляться в Гатчину, по субботам бывал парад. Старший великий князь был командиром второго батальона, младший — третьего, вечером они возвращались в Петербург. В Гатчине Александр слушал жестокую команду, суровые слова, видел казарменные жесты и размахиванья, а вечером, возвратясь в Петербург, попадал в салон Екатерины, в те залы Зимнего дворца, которые назывались Эрмитажем (уединением) и где императрица проводила вечера в избранном обществе; здесь шли толки о самых важных политических предметах, велись самые остроумные беседы, шутились самые изящные шутки, смотрелись самые отборные французские пьесы, а грешные дела и чувства облекались в самые опрятные прикрытия.