Не горюй! - страница 19

— Это ванная? — спросил краевед.

— Наверное, — сказал Иван Сергеевич.

— Прекрасно! — сказал рыжебородый, и они скрылись за дверями ванной комнаты.

— Я имел нескромность потревожить вашу супругу, — сказал рыжебородый, не обращая никакого внимания на сидящего в ванной Мишу, лихорадочно блестя глазами.

— Мне нужен ваш череп… черепная коробка или, в крайнем случае, челюсть.

Иван Сергеевич выслушал эту просьбу уже совершенно спокойно. Ничто сейчас не могло его удивить или испугать.

— Да, — сказал он.

— Вы согласны?

— Да, — очень тихо сказал Травкин.

— Распишитесь! — сказал рыжебородый и сунул Травкину перо и бумажку. Иван Сергеевич послушно расписался. Рыжебородый отсчитал шесть десяток и протянул их Ивану Сергеевичу.

— Что это? — спросил Травкин.

— Шестьдесят рублей. Гонорар.

— А-а… спасибо, — тихо поблагодарил Травкин.

— Слушай, дядя, — сказал Миша, закутываясь в полотенце. — Бери и мой!

Рыжебородый оглянулся на Мишу и смерил его презрительным взглядом.

— Ваш череп не представляет никакого интереса для науки молодой человек. Такие черепа молодой человек, можно достать на любом кладбище в любом количестве.

— Ну уж и такие! — обиделся Миша и поискал глазами по ванной. Он увидел металлический бак на стене, подошел к нему и с размаху боднул бак лбом. В баке появилась большая вмятина. — Ну, как черепок?

Рыжебородый, не обращая на него внимания, вежливо попрощался с Иваном Сергеевичем и вышел.

Иван Сергеевич тихо заплакал.

По уютному и тихому холлу гостиницы расхаживал лохматый юноша с черным шарфом на шее и в джинсах. Он, дико завывая и окая, наговаривал в микрофон диктофона:

Спецкор Безродный сидел в кресле. Он был в новом костюме, перед ним на столике стояла новая портативная пишущая машинка, на груди висел новый фотоаппарат. Спецкор, затаив дыхание, слушал юношу.

— Ну, как старичок? — спросил юноша Безродного, окончив четверостишие.

— Блеск!

— Ну, что там у тебя еще? Дуй дальше, старик.

— Отличные производственные показатели, — прочитал Безродный звонким, счастливым голосом, — товарищ Травкин всегда сочетал с общественной работой и занятиями спортом.

— Не вкусно! — юноша презрительно скривился и фыркнул. — Ты мне только факты давай!

— Хорошо, — живо согласился Безродный. — В тысяча девятьсот…

— Погоди! — властно остановил его юноша и, закатив глаза, завыл:

— Вот он! — сказал Безродный, увидев быстро пересекающего вестибюль Травкина. За Иваном Сергеевичем бежали Любашкин, Розочка и Миша.

— Товарищ Травкин! Товарищ Травкин! — кричал Любашкин сдавленным от волнения голосом. — Не надо! Не делайте этого! Богом заклинаю!

Травкин не оглядывался.

В дверях Любашкин догнал Ивана Сергеевича и схватил за полу пиджака.

— Пустите! — взмолился Травкин.

— Вы что это делаете?! — возмущенно спросил подбежавший Безродный. — Вы что хулиганите?!

— Старик!.. Учти, что я боксер! — крикнул издалека Безродному юноша-поэт.

— Простите, я машинально, — сразу же извинился Любашкин и отпустил Травкина.

— Это все из-за меня! Это все из-за меня, — воскликнула Розочка. — Иван Сергеевич хочет свой зуб удалить!

— Это правда? — спросил Безродный. — Иван Сергеевич, это правда?

— Да! — вздохнул Травкин.

— Не имеете права! Вы что ребенок? Неужели вы не понимаете, что ваш зуб теперь не ваш зуб, а всенародное достояние!

— Дядя Ваня, — мрачно сказал Миша, — твой зуб — наша гордость!

— Вот видите! — сказал Любашкин. — А я что вам говорил.

— Ладно, не буду, — устало согласился Иван Сергеевич.

— Здравствуй старик, — подошел юноша и хлопнул Травкина по плечу, — Родион Хомутов, — представился он.

— Мы с Родей поэму о вас пишем, — объяснил Безродный.

— Тот самый Хомутов?! Какая прелесть! — Розочка в восторге захлопала в ладоши.

— Да, тот самый, — скромно сказал Родион.

— Товарищ Травкин, — Ивана Сергеевича тронул за плечо усатый швейцар. — Подпишите свой автограф.

Он протянул популярный журнал. На обложке журнала был красочный портрет Ивана Сергеевича. Это был чрезвычайно красивый, глянцевидный Иван Сергеевич. Он улыбался сдержанной и мудрой улыбкой… И Травкин дал свой первый автограф. Пока он выводил на скользкой бумаге свою фамилию, к киоску подбежал Любашкин и, сунув киоскерше трешку, схватил кипу журналов.