Неделя жизни - страница 4

— Это мой друг, — говорит юноша в блестящих трусах и шляпе.

— Зачем же мы побеспокоили его, если знали, что он не могильщик?

— Чтобы поздороваться и станцевать с ним.

Каладрий приглашает донну Петровну на танец. Они стоят на месте, держатся за руки, а весь мир, вместе с карнавалом, кружится вокруг.

На прощанье Каладрий кланяется, вынимает перо из своих волос и втыкает его, как брошь, в платье донны Петровны.

— Хочу навсегда остаться в твоем сердце, — говорит он и уходит обратно в карнавал.

Маленькая упругая грудь донны Петровны поднимается и опускается так часто, будто она и сама птица.

Донна Петровна делает еще вдох, и карнавал снова звучит и движется. Ее рука оказывается в руке обаятельного юноши в блестящих трусах и шляпе. Он тянет ее за собой.

Их нагоняет подвижная платформа с гробом донны Петровны. На краю стоит бокал. Все как будто бы замедляется, донна Петровна ловко берет его и впервые за сорок семь лет пьет вино. Оно такое душистое и пряное, что у донны Петровны начинает кружиться голова. Карнавал идет мимо нее, карнавал идет сквозь нее, карнавал идет в ней.

Донна Петровна смеется и садится на край платформы, рядом с собственным гробом. Солнце печет необычайно, донна Петровна пьет вино, улыбается и болтает босыми ногами. Мимо нее проходят работники похоронного бюро, но солнце не дает им разглядеть друг друга.

Могильщики в масках танцуют все с новыми и новыми девушками. Они забыли себя, забыли свою работу, своих мрачных жен и недружелюбных собак. Могильщики превратились в павлинов и не желают для себя иной участи.

Подвижная платформа останавливается на площади. Донна Петровна, уставшая, но довольная, отталкивается от гроба и ловко спрыгивает со своего места.

Музыка как будто тоже устает бежать и становится неторопливой и мелодичной. Донна Петровна танцует с юношей медленный танец, и на нее снова падают блестки с его шляпы.

— Я буду целовать тебя, — говорит юноша и целует ее в пухлые влажные губы.

Музыка замедляется совершенно, чтобы дать им подольше насладиться этим моментом.

— Как тебя зовут, милый? — спрашивает донна Петровна.

— Я Смерть, — говорит обаятельный чернокожий юноша в блестящих трусах.

Донна Петровна улыбается, и он снова целует ее.

На площади все готово к фейерверкам. Солнце, как будто опомнившись, поспешнее обычного скрывается, хотя все равно немного подсматривает.

Обаятельный чернокожий юноша ведет донну Петровну к зарядам ракет. Под звуки карнавала она по ступеням поднимается к огромной пушке. Ловко пролезает в нее и ложится, складывая руки на груди. Обаятельный чернокожий юноша в блестящих трусах и изысканной шляпе поджигает фитиль и стреляет донной Петровной в ночь.

Донна Петровна летит над городом и думает, что умереть в понедельник было не так уж и плохо. Хотя можно было бы пожить еще чуть-чуть, чтобы потанцевать, чтобы выпить вина и чтобы поцеловать незнакомцев.

Донна Петровна влетает в открытое окно и обнаруживает себя девушкой семнадцати лет. Все, что осталось от нее прежней, — закрытое твидовое платье. Оно падает на пол. Донна Петровна берет белое перо и переступает очерченный черный круг. Наливает вина и яркими живыми глазами смотрит в окно на фейерверк.

«Как удачно, что я умерла в понедельник», — думает она.

Во вторник Митенька разбил коленку. Не сейчас, когда-то давно. И когда-то давно из коленки полился чистый красный, и зеленая трава стала еще зеленее на его фоне. Потом на месте бурого красного появились синяки. Синяки — это же чистый перформанс! Хотя Митенька и не знал тогда этого слова, но понимал, что синяк — это красота в движении. Северное сияние и беспокойные грозовые облака у него на коленках.

Митенька жил в низком блеклом доме на окраине города. Там на улицах не было асфальта, и, чтобы покататься на велосипеде, Митенька ехал к дороге. Ведь кататься по асфальту — это совсем другой звук, другая скорость и другая красота.

Митенька часто увлекался и не замечал машин. Свернуть от них было некуда — по краям дороги канавы. Поэтому приходилось гнать изо всех сил до следующего перекрестка. Иногда машины сигналили позади, но он успевал. И было в этом что-то опасное и героическое.