Неправильный рыцарь - страница 16

Одна из дам решила от слов перейти к делу и попыталась схватить поводья, но тут же, заорав не своим голосом, отшатнулась от «подлой твари» — это Галахад изловчился и укусил негодяйку. Сочувствующих почему-то не нашлось. Кто-то возмутился, кто-то испугался, а кто-то и захихикал. Дамы ещё немножко пошумели, покричали, поспорили — да и пошли назад.

На грязного, скрюченного в три погибели нищего, что тихо мычал неподалёку от них, у дверей богатого купеческого дома, никто и внимания не обратил. Мычит, говорите? Пф-ф-ф! Ну, и пусть себе мычит!

…В общем, пока Эгберт с невероятными препятствиями добирался до замка, прошло без малого три часа. Сдав Галахада на попечение молчаливого конюха, господин барон переоделся в самые неприметные (то есть — старые и немодные, бог весть зачем хранимые) вещи и выскользнул из замка. Крадучись, прислушиваясь, оглядываясь по сторонам и затаив дыханье — среди придворных дам было также немало его поклонниц.

Но вот городские ворота оказались позади, и Эгберт вздохнул полной грудью. Перед ним возвышались холмы, поросшие буйной зеленью. Рыцарь неторопливо (удирать здесь, слава богу, было не от кого) поднялся на один из них. Ближайший и одновременно — самый высокий. Сказать, что ум Эгберта переполняли возвышенные мысли, а сердце — не менее возвышенные чувства, означало бы покривить душой. Он хотел просто-напросто придти в себя.

Рыцарь угрюмо смотрел на город с вершины холма. Настроение у него было не лучше, чем у висельника, которого (как поется) «с веревкой вот-вот обвенчают навеки». Мало того: время от времени в затылок Эгберта впивался не то кусок железа (раскаленного и невидимого), не то — чей-то коготь (льва или орла — не все ли равно?). Затем чья-то безжалостная и тоже незримая рука поливала темечко несчастного крутейшим кипятком. И все это на фоне негромкого монотонного гула, ох…! Что совсем неудивительно после длиной череды кубков и кружек: с винами — белым и алым, хмельным медом, половиной бочонка крепчайшего монастырского пива (темного и сладкого, почтительно окрещенного святыми отцами «Кровью святого Януария»), ликерами десяти сортов — и все это сверху «отлакировано» наигнуснейшим самогоном, о-оо… Все это в придачу к диким пляскам (и не только, о-ох, не только!) с сочными, бесстыжими девками, которые во всю глотку горланили такие песни, что краснели и зрелые мужи.

Шум, гам, звон, грохот, смех. И это лишь вначале — то, что было дальше, никакому описанию не поддавалось вообще.

Придворные дамы изнемогали от горячего желания подсмотреть хотя бы за началом знаменитой Разгульной Ночи. А уж если повезёт… Ах! при мысли о том, что они увидят всё, у дам кружилась голова и спирало дыханье. Осуществить желаемое было нелегко. Ибо Неписаное Правило № 1 гласило: ни одна из благородных дам и девиц не могла переступить порог облюбованного дворянами заведения. Исключительно из лучших мужских побуждений как то: величайшего уважения, почитания и преклонения. Дабы не осквернять целомудренные взоры грубым и не всегда пристойным зрелищем и не смущать нежные сердца возлюбленных своих и наречённых. Короче, «чтоб и духу их здесь не было, поня-атно?!»

Всякий запрет так и хочется обойти. Особенно, если это возможно за деньги. И дамы (ах-х!) решились. В условленный час, в кромешной (хоть глаз выколи) темноте, они на цыпочках, ти-ихо-о-охонь-ко прокрались к заветной двери чёрного хода, за которой их поджидал очень (ну, ещё бы!) довольный трактирщик. Мысль о двойном барыше согревала его душу — отзывчивую и чуткую к людским нуждам. Ибо сказано: «Возлюби ближнего, как самого себя». Трактирщик был набожен и неукоснительно следовал великому завету. Особенно, когда это хорошо оплачивалось.

Он поклонился и ласковым шёпотом назвал сумму. Дамы вздрогнули. Цена их любопытства оказалась далеко не малой, поэтому они долго шушукались, стараясь не глядеть в сторону нагло (то есть понимающе) ухмылявшегося трактирщика. Затем, пустив по кругу алый бархатный мешочек (вышитые на нем розочки и ангелочки выглядели невинно и целомудренно, да и предназначался он для церковных пожертвований), быстро собрали нужную сумму. Самая старшая и, одновременно, самая решительная величественным жестом протянула его хозяину заведения. Тот молча пересчитал золотишко и, сменив наглость на подобострастие, с многочисленными поклонами и расшаркиваниями повел жаждущих впечатлений дам.