Неправильный рыцарь - страница 39

профессия. Про нее даже песни слагают. Душевные, с надрывом, — он по-вороньи склонил голову набок и взглянул на Эгберта одним глазом. — И народ, и менестрели. А лучшие из нас (разумеется, самые богатые) с почетом приняты при дворе самого короля. Вот так-то!

Он, наконец, оторвался от своего немаловажного занятия и еще раз (теперь уже — обоими глазами) с нескрываемым интересом оглядел фигуру потрясенного рыцаря.

— В каком пыльном чулане вас держали, сир? Как далеки вы от истинной цивилизации, ужас! Вы незнакомы с элементарными вещами. С эле-мен-тар-ными! К тому же, я ворую только у богатых: у бедняков и взять-то нечего. А размениваться по пустякам — не в моих правилах. Это, знаете ли, унижает.

И еще. Треть моей добычи идет прямиком в королевскую казну, так что я — прошу это запомнить! — являюсь честным налогоплательщиком. Да-да! я исправно плачу налоги. И в ночь после уплаты вижу совершенно очаровательные сны, такие благостные: сонм милых дев (все, как одна, рыженькие, прелесть какая!) в белых одеждах водит вокруг меня хоровод. Как по мне, — он понизил глос и выдавил из себя довольный смешок, — так это зрелище — излишне целомудренно, я бы предпочел что-нибудь повеселей, позажигательней. Но все равно приятно.

Он с достоинством посмотрел на собеседника, у которого от подобных откровений язык прилип к гортани и смолк. То ли длинная напыщенная речь утомила достопочтенного Пронырро, то ли вор не желал унижать себя беседой с подобным невежей и деревенщиной, но в последующие полчаса он не произнес ни слова… Лишь время от времени одёргивал камзол и манерно, кончиками пальцев, стряхивал невидимые пылинки. При этом он пару раз (как бы невзначай) задел шею Эгберта и его левое плечо. Зачем-то вытерев руки о пышные рукава рубахи, вор резко свернул с тропинки и какими-то нелепыми заячьими прыжками ускакал вглубь чащи. Пышная ажурная листва сверху и снизу сомкнулась за его спиной, будто проглотила.

Эгберт непонимающе смотрел вслед беглецу. Конечно, попутчик оказался не из приятных. Но все же… все же… Сойти с удобной тропы, рвануть в заросли… бежать зигзагами, порой высоко подпрыгивая… Будто не просто торопишься, а ждешь камня в спину. Причем, с минуты на минуту. Стра-ан-но.

Рыцарь хмыкнул и пожал плечами, не желая ломать голову над ерундой. Он был доволен, что, наконец, избавился от неприятного типа.

Тропа уже превратилась в тропинку, а из тропинки — в тропку, нет! в тропочку. До того узкую, что идти по ней возможно было не иначе, как след-в-след. Будто по канату над пропастью. Кустарники, цветы и травы с обеих сторон нависали над рыцарем и неприятно поражали своими поистине чудовищными размерами — даже безобидные лопухи, пастушья сумка или сныть. Что уж говорить о высоченных, в рост человека (а кое-где — и повыше) стеблях гераклеума, темно-зеленые листья которого отвсюду хищно тянулись к человеку. Мохнатые колючие плоды до краев были полны на редкость вонючего сока. Мимо них Эгберт не шел, а прокрадывался. Бочком, на цыпочках и затаив дыханье — он хорошо знал их коварный нрав и мерзкую привычку лопаться от легчайшего сотрясения. Стебли гнусного растения венчали изумительной красоты зонтики, собранные из ажурных белоснежных соцветий. Они парили высоко над тропой и, на первый взгляд выглядели так невинно. В случае дождя, под любым из них спокойно разместилось бы несколько человек или средних размеров слон. Но, боже упаси, кого-нибудь из вышеупомянутых живых существ проделать это в ясную, солнечную погоду! Боже упаси!

Удачно миновав заросли мерзкого растения, рыцарь вздохнул с небывалым облегченьем. Кажется, они уже позади… Слава богу! Впереди шли самые обычные (хотя по-прежнему немыслимых размеров) заросли малинника. Ягод на них не было, и голодному рыцарю оставалось лишь глотать слюнки.

Эгберт скосил глаза к левому предплечью. Туда, где, скрепляя плащ, слепила взгляд вычурная золотая розетка. Подарок покойной тетушки. Ну, о-очень дорогой подарок! Настолько дорогой, что продать его оказалось невозможно и бедняге Эгберту приходилось самому носить злополучное украшение. Золото — высшей пробы, камни — чуть меньше булыжников. Немножко вульгарное (у тети Аделаиды всегда было неважно со вкусом), зато подаренное от полноты чувств. Большинство при виде чудовищного украшения сначала кривилось и презрительно морщилось. Мол, надо же, гадость какая! Но вскоре, после более детального и пристального осмотра их чистосердечное: «фе-е-э… фи! ф-фу-у-у!» сменялось не менее искренним: «ах! о-ох..! эх-х!»