Нетронутые снега - страница 16

Андрейка поднял небольшое березовое полешко и стал рассматривать.

— Ремешок подвел.

— Бывает и так. Давай догонять будем. Лиса-то, видно, чернобурка.

— Но! А ты как узнала? — удивился молодой охотник.

— А вот видишь волоски из ее шубки.

— Правда, чернобурая, — согласился Андрейка, рассматривая несколько волосков, которые подала ему Сарданга.

Они направились по следу лисы.

— Вот хорошо, что лиса сюда пошла, туда ушел дедушка капканы проверять.

Сарданга с Андрейкой катились по следу, пересекая то ложок, то молодые поросли березняка. Вот они вышли на большое поле.

— Кто-то уже нас опередил, — сказал Андрейка, показывая на лыжню.

Девушка внимательно осмотрела лыжню.

— Это Дик, у него всегда правая лыжа чертит. Вот худой человек.

— Чужой лисой хочет поживиться, — сразу опять распалился Андрейка. — Пойдем догонять его и отберем нашу лису.

Они снова идут по следу. Пересекли реку Комюсь-Юрях и вышли на чистый луг.

— Вон, смотри, еще одна лыжня справа. Интересно, кто это прошел.

Они подкатились к тому месту, где сходились две лыжни, и девушка внимательно стала осматривать оба следа.

— Дедушка прошел, — радостно воскликнула Сарданга. — Опоздал американец. Вот видишь кровь, это дедушка подстрелил здесь нашу лису.

— А как ты знаешь, что дедушка здесь был раньше Дика.

— Ты разве слепой? Видишь, Дик его след затоптал, значит, он после дедушки пришел.

— Точно, — согласился молодой охотник, уязвленный словами девушки.

…Дик подошел к тому месту, где Данила Кузьмич взял лису, и долго стоял, сожалея, что не ему досталась дорогая добыча. Посмотрев еще раз на капли крови, Дик направился прямо к юрте. Когда американец зашел к Даниле Кузьмичу, якут сидел на шкуре, разостланной возле печки, и что-то выстругивал длинным и острым ножом. Дик присмотрелся и понял, что старый охотник делает самолов на горностая.

Американец всегда удивлялся искусству этих дикарей, как он называл про себя якутов. Они умеют отлично выковывать из старого подпилка красивые и прочные ножи. Этими самодельными ножами выделывают такие изящные вещи, которых не смастеришь и хорошим инструментом. Взять хотя бы вот этот самолов. В продольных стойках так чисто выбраны пазики, где будет ходить давок, и так хитро и вместе с тем просто устроена насторожка, что стоит только горностаю коснуться лапкой прутика, и он сразу же будет убит, а дорогая шкурка при этом останется совершенно целой.

Данила Кузьмич отвечал на вопросы Дика, не отрываясь от работы. Охотник не любил этого американца и его товарища. Правда, они ничего плохого ему не сделали, наоборот, когда они приходили, то были очень приветливы и разговорчивы. Но сам он бывал у них редко — худые люди. Первый раз он зашел к ним, возвращаясь с охоты. Подошел к землянке и увидел: в железном пробое на дверях висел большой замок. Данила Кузьмич долго вертел замок, и ему показалось обидно. Своей юрты он никогда не замыкал. Разве охотник может быть вором! Разве здесь есть воры!

Данила Кузьмич хорошо помнил, хотя и был тогда еще парнишкой, как в трудный год у охотников вышли порох, свинец, и они начали голодать. А на фактории у американа стоял полный амбар с хорошими продуктами, там даже мука была, сахар был. Люди умирали с голоду, но как возьмешь все это! Начальник печать повесил и уехал. Кто даст порох? Кто даст продукты? Много людей умерло, пока американ вернулся.

А тут замок висит! Зачем висит?

Спустя немного времени, Данила Кузьмич снова зашел к американцам. На этот раз они были дома. Посидел, поговорил, и они его не угостили чаем. Как можно отпустить человека без чаю, когда он зашел с мороза погреться! Как можно говорить о новостях в тайге, когда не глотаешь крепкий горячий чай! Застревают слова в сухом горле. Нет, не нравились старому охотнику такие люди.

Данила Кузьмич решил нарушить закон тайги. И стал их принимать так же, «по-американски», без угощения. Вот и сейчас они сидели и разговаривали. Но Данила Кузьмич не предлагал гостю чаю.

— Ну, а как идет охота? — поинтересовался Дик.

— Во! Сегодня попалась.

Охотник взял шкурку чернобурой лисы и бросил Дику. Как будто сноп ярких искр рассыпался на коленях у Дика. Пышный мех, освещенный огнем печки, отливал серебристым блеском, и в каком-то сказочном переливе по нему будто катались, то угасая, то вспыхивая, тысячи алмазных блесток.