Невозможная музыка - страница 47

Такое упоительное многоголосье разливалось по их склонам… И это уже были вовсе не птичьи трели, и не отзвуки песен тех девушек, что собирали лесные ягоды. Он был уверен, что пела сама земля, и в этом не было ничего странного, ведь ей было так хорошо под их добрым, никогда не опалявшим до боли солнцем.

И воздух был пронизан солнечными нитями звуков, которые сплетались так тонко, что один невозможно было отличить от другого. И лишь он один слышал каждый в отдельности и восторгался природной полифонией, исходившей от их земли. Почему-то даже отцу, который тоже был потомственным музыкантом, эти голоса были слышны не так отчетливо.

Вот только никогда не удавалось насладиться вдоволь: ему вечно нужно было спешить, то на репетицию школьного хора, то на выступление в доме какого-нибудь богача. Это не всегда бывало приятно и весело, даже если выступали на свадьбе, потому что гости быстро напивались и начинали грубо подшучивать над маленькими певцами. Зато он никогда не возвращался домой с пустыми руками, и мама так радовалась тому, что в их семье появился еще один кормилец…

А к шуточкам подобного рода он приучился еще на ежегодных семейных торжествах, когда съезжались родственники, чуть ли не со всего света. Они тоже сперва так красиво, так проникновенно запевали хором… А поговорив с Богом, принимались дурачиться, кто во что горазд, и заводили такие народные песенки, от которых у мальчика горели уши.

— Себастьян!

Он испуганно вскинулся и быстро прикрыл ладонями листы, исписанные нотными значками. И лишь тогда с некоторым замешательством подумал: "Я — Себастьян? Ну да… Почему я…"

— Изволь объяснить, чем ты тут занимаешься?

Иоган Кристоф навис над его столом и, без сомнения, уже заметил украденные ноты, но почему-то все еще ничего не предпринимал. От его темно-зеленого шлафрока, как всегда пахло пылью, а может, это лишь мерещилось Себастьяну. Старший брат всегда представлялся ему извлеченным из шкафа, ссохшимся фолиантом, в котором много правильного, но еще больше скучного.

Их отец был совсем другим… В его темных глазах обычно поблескивал кураж, а хохот, скорее, напоминал звук барабана, чем шелест бумаги. Он научил Себастьяна играть на скрипке…

"Оба — музыканты, а какие разные", — у мальчика тоскливо заныло в груди. Поначалу, когда он вместе со средним из братьев, только переселился к Иогану Кристофу, эта холодная воронка под сердцем ощущалась им постоянно. Теперь — все реже.

Но и забыть о себе не давала. Когда становилось совсем невмоготу, как сейчас, он зажмуривался покрепче и представлял, что ему удалось вернуться к маме. Наверняка она уже ищет его, лазит по скалам, захлебываясь страхом, и в отчаянии ругает Лильку…

Он вздрогнул и открыл глаза: "Стоп! Разве я — Себастьян? Да нет же! Меня зовут…"

— Себастьян, ты меня слышишь? Не притворяйся, что ты спишь с открытыми глазами, или оглох на оба уха! Как ты посмел украсть у меня эти ноты? Я ведь запретил тебе брать их.

Переписанные Себастьяном тетрадные листы жалобно зашуршали в холодных руках брата. "Порвет!" — Себастьян весь так и сжался, зажмурившись, но не посмел бороться за свои ноты.

— Когда ты успел столько переписать? — с раздражением поинтересовался Иоган Кристоф, потряхивая кончиком ночного колпака. — Позволь спросить, давно ли ты этим занимаешься?

— Давно, — сипло выдавил мальчик и отрывисто кашлянул. — Уже несколько месяцев… Я мог бы переписать быстрее, но когда нет луны, ничего не видно.

Скрестив на груди длинные руки, брат зловеще произнес, выделяя чуть ли не каждое слово:

— Ты грешишь уже много месяцев подряд и даже не испытываешь раскаяния? И это мой младший брат… Иоган Себастьян, ты — позор славного рода Бахов!

— Я — не позор! — вспыхнул Себастьян. — Что я такого сделал? Почему ты запрещаешь брать эти ноты? Что в них дурного? Это же музыка! Самая прекрасная музыка, какую я только слышал!

— Но ты еще не дорос до нее! Твой поступок лишний раз доказал, насколько ты еще ничтожен и грешен. Подумать только: выкрасть тетради из моего шкафа! Как ты это сделал? Я же всякий раз запираю его.

Себастьян попытался сдержать смешок, но губы его выдали: