Незабудки - страница 44

Мама поднялась, захлопнула дверь на кухню и вернулась к сыну.

— Ну ладно хоть не завтра, сынок, — мягко сказала она, а глаза, глаза у нее не то что смеялись, а прямо-таки хохотали. И у Мишки все засаднило внутри, как бывает при крайней несправедливости. Все как-то перемешалось в этой дурацкой ругачке, и его никак не хотят понять. А объяснить у него уже не было сил. Сквозь спазмы начинающего рева он только выдавил:

— Я… не хочу… чтоб ты… чтоб как… он… этот…

— Ну, погоди, погоди, кизяк ты мой навозный, погоди реветь. Ты, значит, договорился с Флюрой заранее, так, что ли?

Мишка только кивал. Он не верил еще, что мать поняла его. Да и разговор шел вовсе о том, что надо учиться, что и Флюра за взрослого дурака-второгодника не пойдет. Но рука матери так властно и тепло обняла его голову, что заноза таяла, таяла и растаяла совсем.

Вечер он даже провел за учебниками арифметики. Обида иногда покалывала, но все реже и тише. А лежа в постели, он забыл о ней и позвал мать:

— Мам, а я сегодня калоши счастья нашел. Там, в одном месте.

— А чего ж не принес? Счастье-то не лишняя табуретка в доме.

— Ну… они сломанные, что ли, были. Флюрка вон хотела, чтобы мы сразу большими стали, чтобы сразу пожениться. И ничего не исполнилось. Эх, зря я опять про это, — огорчился он, задремывая.

— Да нет, — сказала мама. — Просто вам умные калоши попались. Сразу взрослыми! Чего ж хорошего? Поживи уж со мной, сынок.

— Ладно, мне и без калош с тобой хорошо, — пробормотал он, и глаза у него совсем слиплись. Он уже не видел склоненного над ним лица матери с блестящими и от этого такими молодыми глазами.

Андрейка, смуглый, двенадцатилетний мальчишка, меланхолично мотая портфелем, поднимался по лестнице на пятый этаж. Он был в том рассеянном состоянии, когда человеку не хочется вспоминать о чем-то не очень приятном, но очень важном.

А между тем учительница поставила перед ним вопрос ребром: либо он начнет новую жизнь и станет старательным, хорошим учеником, либо она не даст ему никакой жизни.

— Ты, милый мой, не учишься, а скачешь, как кузнечик. По истории у него, видите ли, пятерки бывают, про Магеллана он рассказывает, словно песни поет, а русский и математика — из рук вон. Не-ет, не пойдет такое дело. Отличника из тебя не выйдет, но писать грамотно, считать на четверку ты у меня будешь! Митрофанушки мне в классе не нужны, — так закончился выговор.

Грубовато, конечно, но зато учительница редко вызывала в школу родителей. Она говорила, что родитель нынче пошел ленивый и нелюбопытный. Андрейка прикинул, что если он вытребует у своих ленивых и нелюбопытных родителей рубль, то сможет купить новые тетради, новую ручку, свежий ластик, словом, все необходимое для новой жизни.

Хорошо бы и галстук купить новый, а то этот совсем обмахрился и даже кляксы какие-то на нем есть.

Андрейка подошел к двери, по которой видно было, что нередко открывали ее пинком ноги и раз пять меняли замок, и, отвернувшись, несильно лягнул ее. Лягнул еще раз, но за дверью было тихо.

— Ну вот, — подумал он. — Начинай тут новую жизнь!

Все это означало, что отец, по собственному выражению, либо уже нализался краски, либо нализывается где-нибудь в гаражах. Значит, до прихода матери домой не попасть. Да и что толку попасть. Разве можно начать новую жизнь, если мамка и отец начнут очередную ругачку. А они ее начнут — будьте спокойны.

Андрейка швырнул портфель на грязный коврик и спустился к окну на лестничной клетке. За окном он увидел скучный осенний двор, весь в блеклой мозаике жухлых листьев. А в темной деревянной беседке на перилах сидели девчонки из его дома, болтали ногами и языками, конечно. И очень были похожи на озябших октябрьских воробьев под крышей.

Андрейка махнул рукой на новую жизнь и побрел вниз, в беседку.

— Привет, — буркнул он девчонкам.

Они, как положено, захихикали, зашептались.

«Вечно делают вид, что чего-то такое знают», — подумал Андрейка, достал спичечный коробок и начал жечь спичку за спичкой, внимательно разглядывая пламя.

Девчонки, между тем, продолжали болтать. Болтали они, разумеется, вздор — о том, кому и на чем приходилось летать.