Ниобея - страница 10

— Надвое тогда раскололась наша семья, это из-за тебя она раскололась, — говорит она Пепче. — А я — в середине, — вздыхает она. — Как я могла соединить вас своими слабыми руками? Только и оставалось мне, что молиться за вас. И если бог меня услышал и ты не виноват в смерти Тоне, значит, я молилась не зря. Скажи!

Пепче слабо улыбается, иначе, чем всегда. Хочет что-то сказать, но так ничего и не говорит. Вдруг начинает исчезать, а скоро и вовсе исчезает. Словно убежал. От кого? От Тоне?

Тоне стоит перед ней такой, каким — ей рассказывали люди — его пригнали тогда на площадь. Руки связаны, одежда разорвана, на лице и на руках запеклась кровь.

— Тебе было очень больно? — сочувственно спрашивает она. Если бы это было можно, она встала бы и уложила его в постель.

— Не знаю. В таких случаях человек не слишком-то разбирается в этом. Гораздо хуже страх, хотя ты и сам не знаешь, чего еще можешь бояться.

— Я всегда опасалась за тебя, — говорит ему она. — Когда ты навещал нас, после твоего ухода я всю ночь не могла сомкнуть глаз. Каждый выстрел, который слышала, ранил мое сердце. Может, это в него стреляли? — дрожала я. А если стрелявший не промахнулся? Всегда, стоило раздаться выстрелу, у меня останавливалось сердце. Кто стреляет? В кого стреляет? В Тоне? Или в Пепче? Я ведь и за него боялась. Боже, ведь вы оба мои сыновья. Я меньше беспокоилась за Ивана. Он был далеко, я не видела его почти два года, вот вы и потеснили его из моего сердца.

Она молчит, собирается с силами. Потом у нее вырывается:

— Скажи, Пепче был виноват в том, что тебя схватили, или нет?

— В чем-то почти наверняка был, — заявляет Тоне. — Он был с ними, с этими дьяволами. Сколько раз обещал я ему, что сверну шею, да вот опередил он меня.

— Мой бог! — простонала она. Ей показалось, будто он всадил нож ей в сердце.

— Когда я попал к ним в засаду, я не видел его, может, он просто спрятался от меня. Нас было трое: Томажинов, Уреков и я. Мы шли патрулировать, а не к Мицке, как потом говорили. Может, попозже мы бы на минутку и заглянули к ней, если бы хватило времени и если бы не случилось того, что случилось. Только мы вышли из лесу, раздался грохот на том самом месте, где когда-то погиб Ковачин. Уреков и Томажинов рухнули без единого звука — пулемет, а мы совсем не ждали этого. Мне-то лишь ногу поцарапало, я бы ушел от них, если бы не споткнулся. Накинулись они на меня. И чего они только со мной не делали!

— Они тебя били?

— Если это называется «били».

Сердце у нее останавливается, как останавливалось, когда ей рассказывали, каким его пригнали из лесу. Но уже тогда боль из-за мысли, что рядом с ним мог быть Пепче, была сильнее, чем эта… Нет, она не может сказать, которая сильнее, и та и другая были настолько страшными, что ей до сих пор кажется странным, как она это пережила.

— Ты говоришь, Пепче тогда не было? — спрашивает она дрогнувшим голосом.

— Я его не видел, — отрезал Тоне, как будто ему не понравилось, что мать спрашивает про Пепче. Но через мгновение сам вспомнил о нем. — Мы встретились на школьном дворе, там у них было логово, — говорит Тоне. — Он отвернулся, когда увидел меня.

— Мой бог! — снова простонала она. Ей тяжело прикасаться к этой страшной ране, но она должна добраться до истины. — А потом… в тот раз… его тоже не было? — спрашивает она запинаясь.

— В тот раз… когда меня расстреливали? Я его не видел. Правда, мне завязали глаза, когда прикручивали к столбу.

Нет, она никогда не узнает правды. Пепче ускользает от нее, когда она его спрашивает, а Тоне не знает. Может быть, и Тоне тоже увиливает от ответа?

Она зажмуривается. Некоторое время ей хочется побыть одной со своими горькими воспоминаниями. Сколько времени прошло с тех пор, как расстреляли Тоне? Весной будет тридцать лет. А в ней все это так живо, как будто случилось сегодня утром. Тридцать лет. Вначале она потеряла Тоне, за ним, четыре года спустя, — Пепче. А чего только еще не случилось в эти годы! Сколько она выстрадала!

После смерти Тоне Пепче довольно долго не появлялся дома. Как будто боялся встречи с домашними, и прежде всего с ней, со своей матерью. Он знал, она будет спрашивать о Тоне. И она спрашивала, когда он стал заходить домой, спрашивала не один, а сто раз, а может, и того больше. Но главного, что мучило ее, она не могла из него вытянуть. Хотя кое-что все-таки узнала, поняла: Пепче ничуть не жалел Тоне и считал справедливым, что все случилось именно так. «Он получил то, чего заслужил — незачем было уходить к партизанам, — сказал он. — Иначе и не могло кончиться. И так будет со всеми».