Ночной корабль - страница 58

Городская площадь стала гаванью,

Возвестив ударами часов,

Что из дальнего приходят плаванья

Тысячи зеленых парусов.

И плывут по снегу ели стройные,

Их причал волшебен по ночам.

Надо паруса расправить хвойные,

Приготовить к звездам и свечам.

Надо стать на рейде вереницами,

Чтобы, тихо выступив из мглы,

У фонтанов каменные рыцари

Пропитались запахом смолы.

В городе огни давно погашены,

В снежной шапке дремлет каждый дом,

И на ратуше фонарик башенный

Кажется далеким маяком.

Слышу, слышу, в снеговом мерцании,

Темных веток осторожный взмах:

Так приходит Новый год в Швейцарию,

На своих зеленых парусах.

Всё в эту вьюжную полночь обманчиво,

Спутались вымыслы календарей.

Нет переулков, и нет фонарей,

Только туманные одуванчики

Светятся матово, в снежном дыму.

Где я встречала, никак не пойму,

Эти, бегущие в синюю тьму,

Волны сугробов и смутные тени…

Может быть, в музыке?.. Может быть, в сказке?..

В томике блоковских стихотворений?

Или по городу сказочник датский

Бродит, заводит часы городские?

Надо ли спрашивать, кто вы такие

И от каких вы пришли берегов,

Спутники зим, чародеи снегов?

Но в переливах неутомимых,

В шуршаньи белых метельных струй,

Поют бубенчики в конских гривах,

Поют бубенчики конских сбруй.

И целой ночи бросая вызов,

В лязг дилижансов и в скрип ворот,

Ворвался факел, огнем обрызгав

Вход за кулисы, в подземный грот.

Там свечи, кружки, пивные бочки,

Сверчки за печкой, скамейки в ряд.

Там у румяной хозяйской дочки

Льняные косы до самых пят…

Там, на подмостках театра вьюги,

На самой тайной из тайных сцен,

Плечом друг к другу, в волшебном круге,

Садятся Диккенс и Андерсен.

Жил слон-чудак, жил слон-верзила,

С ушами, будто лопухи.

Одна беда ему грозила:

Он вздумал сочинять стихи!

Он был неграмотен при этом.

Читатель, ты зубов не скаль:

Ведь и неграмотным поэтам

Нужна «неведомая даль».

И он грустил о дальней дали,

Томясь в невысказанном сне.

– О, если бы, – вздыхал он, – дали

Хоть бабочкины крылья мне!

Лететь, лететь!..

Куда, слонище,

Ты полетишь, влача пуды?

Он видел райское жилище

И белоснежные сады,

Да, белоснежные, – от пуха,

Который землю обволок,

Слону в отвернутое ухо

Струя отрадный холодок.

Довольно ядовитых джунглей,

Шпинатной зелени и змей!

Слон весь искусан и обуглен,

Спаленный солнцем до костей.

Он заревел в свой длинный хобот,

Как воин в медную трубу:

– Черт побери, ведь я не робот,

Я сам кую свою судьбу,

Сам проложу к мечте дорогу,

Пешком ли, вплавь ли, как смогу,

Погибну, но хотя бы ногу

И донесу, и сберегу. –

И он ушел в иные страны,

Где льется, вьется белый пух,

И веселились обезьяны,

Слона высмеивая вслух.

Его не трогали нимало

Ни ха-ха-ха, ни хи-хи-хи,

О, что за музыка вплывала

В большие уши-лопухи!

Слоновье ухо очень туго,

И не понять ему вовек,

Что в музыке звенела вьюга,

Что подпевал ей русский снег.

Распространяться мы не станем

О том, о сем, – как шел, как плыл,

Как был охотниками ранен,

Как на костре зажарен был.

Зерно волшебного рассказа

В том, что убитый наповал,

Наш сумасшедший слон ни разу

Ноги четвертой не терял.

Нога дошла, куда ей надо

(А говорят, что нет чудес),

Нога дошла до Ленинграда

И поселилась в ДВС.

И снег летел, и вьюга пела

В пушистом вихре белых пен,

И в новый мир, блаженно белый,

Входил оживший Андерсен.

Читатель скажет: – Что за бредни?

Где суть и в чем она видна? –

Но объяснить строфой последней

И суть, и смысл мне власть дана:

Поэт всегда сродни поэту,

Одна влечет их вдаль тоска!

Нога слоновья сказку эту

Диктует мне издалека.

Башмак сбежал. Башмак бунтует. Прочь

От мостовых! Готовый к жизни лучшей,

Умчался он на самолете прочь,

Чужим крылом, как плугом, взрезав тучи.

И кажется ему, что командир

Небесной бригантины он, под флагом

Поэта и безумца, в новый мир

Идет свободным, одиноким шагом.

В аэропланном кресле развалясь,

Носком вперед и ваксою блистая,

Он чувствует: с подошвы сходит грязь,

И вся она на диво золотая.

Где может быть его собрат-башмак,

Проглоченный небесным океаном?

Но ни вздыхать, ни вспоминать никак