О Господи, о Боже мой! - страница 27

стр.

Дюша, человек талантливый, сразу схватился за нашу блок-флейту и стал на ней учиться круглосуточно. Когда мы взмолились, и Дюша перешел в избушку напротив к симпатичной старушке, которая была учительницей музыки во времена oны. Она очаровалась Дюшей, он совершенно обольстил ее и даже затмил нас, отстранил от ее благодеяний (телефона и банок с соленьями).

Через неделю к нам вернулась флейта вместе с Дюшей, они издавали чудные трели. Волшебная флейта! Чудный Дюша! Его бы еще помыть… Кудри русые слиплись в сосульки, а на шее было подозрительное кое-что и кроме всего крестик. «Дюша, ты в Бога веруешь? — В какого такого? — А зачем крест носишь? — Для понту. — Дюша, нельзя ли тебе съездить в Андреаполь в баню? Я денег дам. — Куда-куда? — В баню, Дюша, а то у тебя на шее что-то наросло. — Это лишай, мне нельзя мыться. — Дюша, а не постирать ли тебе свое белье?» С пятого раза он согласился замочить белье. Дня через три его выставили наружу, таз везде мешал. У нас, в нашей хотилицкой пол-избушке, были прихожая и гостиная, кухня и столовая, спальня и русская печка — все «совмещенное». Отнесли таз на двор, и там все замерзло: голубые кальсоны тускло просвечивали из-подо льда.

Но Дюша сходил в баню. Он не поехал в Андреаполь, он исхитрился проникнуть после нас в налимовскую, после чего лишай с него начисто смылся, но в бане нам отказали. Потом произошел случай такой, что нам отказали и от дома.

Мы с Машей пошли за каким-то инструментом. Налимова жена сказала, что Михаил Наумович (она звала его по имени-отчеству) как раз приехал и как раз на стройке, у него и спросите. Он строил себе новый дом. Пошли на стройку. Налим был один и стал показывать мне свои достижения и замечательные устройства, а Маше предложил сходить за санками, он даст мешок стружки нам на растопку. Маша ушла, а Налим кончил ораторствовать и пошел на меня с объятиями. Я попятилась, и, когда мы таким образом дошли до стены и пятиться было некуда, доска неприбитого пола качелями пошла вниз со второго этажа на первый. Никто не расшибся, но меня разобрал смех. Тут и Маша подоспела с санками. Налим поиграл желваками, но мешок стружек дал. А жене, наверно, сказал, чтобы в доме нас не привечала и девочек не пускала к нам рисовать. И этого, с дудкой, чтобы близко не подпускали.

У меня было женихов в достатке. Ко мне ходили деревенские свататься с бутылкой водки или с двумя бутылками пива и вареной колбасой. Предъявляли документы — паспорт, трудовую.

— Ты что, совсем? У меня год рождения 1935! — говорила я.

— И у меня, — тыкал корявым непослушным пальцем в паспорт соискатель. — Вот, 1953.

Сами выпивали, закусывали, а, получив отрицательный ответ, остатки недопитого и закуску уносили с собой, чтоб не уйти ни с чем. Некоторые были так настойчивы, что выдирали с корнем крюк, старенький кованый крюк, на который мы с Машей запирались на ночь. И обе мы в ночи, в одних ночных рубашках были, казалось, беззащитны. Но репутация столичных, умных (раз в суде победили) помогала нам чисто словесно отбиться от ухаживаний.

Приходил даже тот, со стеклянным глазом, пугал нас ножиком. Но в его поведении была слабинка. Он к этому времени находился под следствием, так как убил медведя без лицензии. За медведя ему дали год условно (шкуру подарил судье), но условного года не прошло, как он убил овцу, якобы гулявшую по зимнему лесу, так что он принял ее за дикого зверя. У овцы нашелся хозяин, был и хлев, где вся остальная скотина стояла запертая, так что охотник этот снова попал под суд.

А через дом от нас жила пожилая парочка пьяниц. Жена Надя иногда ночевала у нас в уборной, закрывшись на крючок и подложив на дыру фанерку. Скрывалась от супруга, пока он рыскал в поисках. В другой раз она стучалась в 4 часа ночи вся окровавленная, говорила сладким голосом: «А я вам молочка принесла… Петя болеет, полечить ничего нету? Граммчиков хоть 150?» Нос у нее был двойной. Петя разрубил повдоль топором. Но это было давно, рана заросла. Говорили, что в иные времена она была замечательным поваром, а он работал шофером, играл на гармони и его даже выбирали в поселковый совет.