О Господи, о Боже мой! - страница 38

Передав такое известие в эфир, мы стали объектом сочувствия всей, тогда еще полнометражной страны. О нас заботились пенсионеры, инвалиды, многосемейные, бывшие детдомовцы, матери-одиночки — народ. По-видимому, тогда еще не было ни одного олигарха — от них мы не получили вестей.

Писали нам на центральное TV и написали два мешка писем. В фильме промелькнуло: ул. Мира, дом 1, не имевшая к нам никакого отношения; интересно сколько писем получили на всех улицах Мира Тверской области? Доходили письма и посылки, даже такая: «Тверская область, учительнице, которая взяла детей-сирот». Это было старое доброе время и люди допотопно сердобольные. Тогда еще работала старая добрая почта. Доставляла посылки, которые объехали города и веси, пока дошли до нас потрепанные, но целенькие. Вокруг — поветрие воровства — в деревне могли выкопать картошку у старой бабы-соседки и снять с веревки ее исподнее, развешанное в огороде. Но почта держалась с достоинством, не воровала.

Мы с Машей были страшно бедны в то время. Донашивали то, что осталось от диссидентов, уехавших хозяев избы, а Пончики донашивали наше. Обувь, благо размеры ног у них были 35–36, стала общей. И если бы не те посылки, как бы мы перезимовали? Слали нам мешочек крупы, кулек конфет-подушечек, склеенных в ком, коробок спичек, в тряпочку завернутые семь гвоздей, самовязаные шапки козьего пуха с воланом и другие такие же святые дары. В письмах писали, чтобы мы приехали за пуховой козой — 3000 км от нас.

И — вереница людей. Тут мы, не выходя из своей деревни, пообщались с народом — да каким!

Наконец феерическая слава Пончиков достигла Торжка. Уткин со своим классом безмятежно смотрел передачу «До 16 и старше» и услышал кое-что про себя. Говорили потом, что он «покраснел как лягушка» и вышел из класса. Но собрание педагогов постановило сказанное считать злобным вымыслом, Уткина не обижать, а Пончиков вернуть любыми средствами.

Однажды я с ними двумя была дома, когда подъехал «козлик», вы-шла знакомая милиционерша по делам несовершеннолетних. Мы с ней прошли в пустой дом и битый час на повышенных тонах повторяли: «Вы должны отдать детей в интернат!» — «Я ничего не должна». — «Мы их берем в принудительном порядке». — «Берите». — «Дайте их!» — «Возьмите». — «Вы понесете ответственность!» — «?..»

Проводила ее до калитки, машина уехала. Я вернулась в дом и увидела, что из-под кровати торчит нога! В пылу беседы мы, наверно, несколько раз перешагивали через нее. Еще несколько секунд наш дом не дышал по сигналу «замри». Потом было «отомри». Добрый спрыгнул с чердака сарая. Мы были вместе всего лишь короткий миг. Не сказав ни слова, Пончики исчезли, и не было их почти сутки. Поняв так, что их сейчас будут выслеживать с собаками, они пошли по воде — по реке Мочилке, потом по реке Любутке и далее по большому кругу вернулись домой. Пончики были молодцы.

Стояла, будто застыла в задумчивости, осень. Мы собирали картошку — не свою, колхозную, но не колхозу — себе. Колхоз собрал урожай и убыл с полей, но так собрал, что на всех полях копошились людишки, наполняя мешки, и славная погода этому способствовала. Кто понастырнее, собирал прямо за околицей деревни. Нас оттеснили на самые дальние клочки. Но нам нипочем. Пончики прибежали на резвых ножках на объект. Мы были там одни, картошка торчала из земли не густо не редко, уже чуть позеленела, но еще не окончательно. Протащился мимо трактор с тележкой, полной мешков. Это организовал себе даровую картошку Налим, освободившийся от должности секретаря райкома. Он к этому моменту и трактор колхозный удачно получил в собственность по цене металлолома. Нам же надо было еще придумать, как доставить свое добро домой.

К закату мы отправились километра за два в ближайшую (не нашу) деревню, нашли там старого пьяного тракториста, который нас сразу признал за своих, мне предложил идти за него замуж: усадьба, холодильник, телевизор… Ребятам — большую банку молока. А дальше мы с ним объехали все захоронки — на каждом поле был присыпан землей наш мешок с картошкой. Нагрузили все в тележку и не успели вскочить сами, как Пончик где-то что-то врубил и сдвинул трактор с места. Старый Коля был необидчив, предложил научить водить, и они стали выписывать вензеля на пахоте — один пьяный, другой малый. Наконец Коля сказал, что ученик готов. Мы сели на картошку в телегу, и Пончик начал «рассекать» по узкой лесной дороге, по ямам, спускам и колдобинам. У нас только селезенка ёкала, а Пончик оглядывался, и рожа его сверкала.