О Господи, о Боже мой! - страница 41

Сто лет прошло, как эта дорога вывела глушь к поезду. Ехал по ней в телеге наш мoлодец по имени Эдуард. И вот дорогу переходят два медвежонка, маленькие. Метров через несколько еще два, большенькие (пестуны — прошлогоднего помета), и еще невдалеке за ними медведица — полная семья. Молодец наш с тех пор не решался встречать-провожать по мартисовской дороге. А Принц ездил — тоже, небось, пережил, но выполнял свою работу, куда ему деваться?

Вспоминаю, как в самые начальные времена я вела молодую девушку на станцию Мартисово. Мы перешли реку по переброшенному дереву. Она боялась — дерево было круглое и подрагивало, держаться не за что — если только за него же, встав на четвереньки. Дальше я хотела срезать петлю дороги, взбирающейся на высокий холм, и мы полезли на гору в лоб. Какие-то тропинки веером расходились в зарослях на крутосклоне, мы вышли наверх, но перед нами был глубокий заросший овраг. Ничего, разок спуститься, разок подняться и — мы на дороге… А там еще один овраг, как провал, и еще… Не скоро мы выкарабкались на открытое пространство, на какую-то дорогу и пошли по ней. И не сразу поняли, что это наша дорога, но мы идем по ней в обратную сторону! Чертово-бесово место… — пошли быстрей, нам бы выйти на насыпь! Она держится страшно крепко за руку и говорит, говорит непрерывно, голосок такой тонкий, умоляющий. Я веду ее.

— Идем, Кролик, идем. Ты лучше помолчи. Смотри на небо — там между елок светлая дорога. Дойдем.

Позже я узнала от местных, что дорогу по насыпи называют «водопровод». Когда построили в этих местах одноколейку, воду для паровозов — особенную чистую воду для котлов — качали из озера за семь километров. Проложили трубы через лес и укрыли их высокой насыпью от мороза и от всякой порчи. Народ был не тот, что сейчас — наворотил одними лопатами, натаскал в телегах лошаденками грунт не из ближних мест.

И забегал по железке паровоз с большой трубой и тонким гудком, а за ним прицепился поездок, и много лет, раз в сутки, аккуратно возил народ туда — сюда. Мимо провинциальных вокзальчиков, казенных сторожек, разъездов и начальников этих разъездов в красной фуражке с желтыми засаленными флажками, скрученными, потому что все в порядке, поезд может отправляться, ну и потому что они уж так давно скручены и так засалены, что раскрутиться не могут.

Поезд на минуту лишь останавливался у разъездов с такими неизъяснимыми названиями, как, например, Грyс-тынька, Соблаго… И почему так много разъездов? С кем разъезжается, если он один ходит днем туда, ночью обратно? Был проект достроить вторую колею. Но царское время кончилось — кончился и забыт был проект. Блуждая по лесам, я как-то набрела на башню красного кирпича на берегу дикого озера. Это была как раз насосная башня — начало «водопровода». Среди узорного пояска белым кирпичом было выложено: 1903 год.

С тех пор как построили «водопровод», ничего уже не строилось здесь, только ветшало. Где-то размыло насыпь водой, где-то рвануло снарядом в войну, оставило воронку. Добавилось русских и немецких косточек. Отмерли ископаемые паровозы. Осталась насыпь ради того, чтобы ходить по ней на станцию через лес лесным людям.

Легко забегая мысленно назад и вперед (это не ночами по грязи тащиться), вижу, как в санках провожают меня к ночному поезду. Как знает Принц — конек надежный — дорогу, можно и не править, как мягко подкидывает на снежной перине, по шелку шелестят полозья. И еще веселее скакать верхом средь бела дня — встречать гостя с дневного поезда. Если зазеваешься, схлопочешь по всему лицу снежным комом, уцепившимся за еловую лапу. Еще и веткой провезет, расцарапает. На станции будут смеяться.

Но и другое я помню. Опять идем мы пешком с той же Машей. С той, да не с той — 2–3 года прошло. Поздняя осень, слякоть черная, дождь черный, лес черный. Мы уже вышли на насыпь, но там — с километр — размыло ее, что ли? — никакого следа от дороги. Я, по близорукости, не вижу, а в темноте вообще тычусь — и везде в лицо кусты, крапива выше меня ростом. Не понимаю, где выход, такая беспомощность.

— Будем стоять здесь, пока не рассветет. Да, будем ночевать. Иначе влезем туда, откуда нас вообще никто не вытащит.