О Господи, о Боже мой! - страница 44

В те времена я должна была часто уезжать, чтобы ходить по коридорам и кабинетам. Это угнетало. В поддержку себе я держала мысли о своей бабушке, которая тоже ходила по кабинетам ГУНО, МОНО, РОНО, и ходила босиком. У нее была колония для сирот в 1920–1924 годах.

И вот однажды я убыла по неотложному делу. Тогда валил к нам народ по призыву TV, а нам нравилось жить под лозунгом: «Любутка принимает всех!». Но, уезжая в дальний путь, я сделала ревизию ходокам и как коза, у которой семеро козлят, не велела без меня отворять двери. Ответственность возложила на человека, который жил у нас уже около недели. Его звали Борис, речь интеллигентная, возраст — лет 40, судьба сложная («потом расскажет»). Он сразу взялся за все наши прорехи и повел дело с умом и достоинством. Уезжая, я сказала: «Вот как вы быстро сделали у нас карьеру! Меня не будет несколько дней, вы оставайтесь заместителем, а то они хоть и молодцы, но дети же…». Спустя назначенный срок, только выползла я из-за бугра по снежной каше, как бегут ко мне двое — маленький и большой — без дороги, какие-то чумовые, растрепанные. Ближе — узнаю: высокая черная — Она и маленькая овальная — Маша. «Что, что такое?» — «Мы, мы — он…» сказать ничего не могут, кое-как объяснили на своем языке: дядя Боря — педофил.

Он увидел румяных Пончиков по телевизору, приехал издалека. Я запустила козла в огород. В общем, они выкинули его сами. Обошлось без жертв. Как уж это им удалось?

Стало видно, что эти двое — моя опора, мои старшие, хоть и дети. Стуящие дети, спасительницы чести и достоинства. Я подвергала их смертельной опасности, и не раз — без страха и упрека — готовы они были идти за мной.

Экскурсанты, интересанты, извращенцы, маразматики, воры. Но и множество добрых людей проводили у нас летние деньки и, случалось, даже зимой приезжали. Это людское море было зыбкой стихией. Жизнь держалась на детях.

Интерес внешнего мира к Пончикам совсем заглох. Потом опять где-то кто-то встрепенулся и затребовал объяснительных и директору (директорше) интерната. Я велела мальчишкам написать самим. Сказала только, что начинают такие письма «Глубокоуважаемая Татьяна Ивановна», а дальше пусть пишут сами как знают. И вот они написали.

Пончик:

«Глубокоуважаемая Татьяна Ивановна добрый день или вечир. Мы жывем здесь хорошо, потомушто у нас сваи лыжы, а в школи нет. А ф школи не пойдёш работать стращают едой. И нас сдесь ни бьют. Мы жылаем сдесь жыть, а в школе нет и от вас сбегу. Ждем ответа как салавей лета. Андрей».

А Добрый сделал акцент на прошлом:

«Глубокоуважаемая Татьяна Ивановна, у вас фик покатаешся на лыжах. И у вас там очень наглая Надежда Гавриловна. Я хочу жить здесь, а у вас тухло, а мы квам нипаедем. Олег».

Так росли наши Пончики, тараща умные глазки и принимая то, что дарит жизнь. Славные вы наши ребятки, пусть жизнь вам дарит больше, пусть горизонты будут шире.

Поездка в Москву (впервые в жизни). Газировка из автомата: одна копейка без сиропа, три копейки с сиропом — прямо на вокзале. О, как много (газировки и впечатлений!). Кроме этого, на вокзале в те времена ничего не было. Эскалатор в метро — вверх-вниз, вверх-вниз… Мы ждем их полчаса, час — и мы понимаем. Но плохо понимаем, куда они исчезли прямо через минуту прямо из квартиры. Через 3 часа заполошных поисков звонок по телефону из отделения милиции станции метро «Кропоткинская». Приезжаю — они там сидят, мои Пончики, и едят милицейские яблоки! Ну и милиция же тогда была у нас! — она заботилась, чтобы подростки в метро не отстали от родителей или учительницы, милиция разыскивала по телефону (а телефон был у Пончика записан на ладони еще при въезде в Москву) и по адресу законное место каждой заблудшей овечки.

Музеи мы отложили до следующего раза, а повели ребят в бассейн «Москва». Тот самый, на месте которого сейчас построен храм Христа Спасителя. Плескаться среди зимы — это дело им весьма понравилось, но там они завшивели. А за ними и мы с Машей. Не огорчаясь частными неудачами, думала я и не сомневалась: из наших ребят вырастут интеллектуалы.

Мы с Машей жили пристально друг к другу. Но я хотела, чтобы она оглянулась на большой мир.