О Господи, о Боже мой! - страница 61
Я бы такому не поверила, если бы не узнала сама эту кругленькую румяную бабушку, взявшую нас «за грудки». Бабушка начинала свою взрослую жизнь в партизанском отряде радисткой. Там и забеременела от командира отряда. В одной из переделок она утопила рацию в болоте, чтобы не досталась врагу, тогда же погиб командир. Она вышла живой и вынесла будущего сына, который родился уже сиротой. Вырос он благополучно с фамилией нового бабушкиного мужа; вырос очень крупным мужчиной и не очень крупным, но руководителем. Не везло ему с женами, с детьми, он же не падал духом, переходил к следующему этапу жизни. Раз был у нас, но к Кирюше даже близко не подошел. Его интересовали наши материальные возможности. Была перестройка, и он забарахтался в этой новой субстанции. Но про нас он сориентировался, что это не то, слегка напился, кого-то прижал в углу, занял 600 рублей и отчалил. Ну а бабушка сконцентрировалась на внуке и льготах, которые положены ей как ветерану, а ему как инвалиду. Она поставила рекорд, достойный книги Гиннесса по количеству телефонных звонков всем, чей номер ей удалось разузнать, и давала по этим телефонам указания.
Кирюша не различал людей (даже бабушку от чужих прохожих), никогда не смотрел в глаза, не понимал знаков, вообще плоховато видел. Жизнь его проходила в полном ауте. Писать умел действительно четыре слова с любой буквы по кругу: папабабакириллканивец, абакириллканивецпапаб и т. д.
Да, вот кампания такая…
Из моего дневника
…Маша занимается с Кирюшей: передает медную палочку. Пригласили меня третьим номером. Кирюша с юмором относится к этому. Палочку старается не отдавать, похохатывает и попукивает…
…Чудное румяное утро, «алеет восток». Поздний месяц все прозрачней и — растаял.
Неделю назад прислали годовалую Маню, младшую лочку нашего затейника. Она наводит на нас террор. Маня первый раз не описалась ночью. Всю ночь мы с Машей наперебой сажали ее на горшок. Маша теперь ее крестная мать. Кирюша мотал бедром. Я раз пять стучалась в бедро, он переставал. Садилась среди ночи Билли — «Блин»! В половине седьмого я разбудила Оксанку на дежурство. Без четверти семь пошла доить козу. Обнаружила, что Лад обделал сени. В темноте мы растоптали. Спасибо — мороз — далеко не разнесли.
…Сейчас Билли поселилась на втором этаже «слона», с ней приближенные лица. Она не признает нашего уклада, спит до послеобеда, а приближенные лица должны вставать утром. Они это делают, изрыгая проклятия. Она руководит интернатскими, лежа на нарах, и они повторяют ее слова друг другу, как китайцы цитируют Мао. Она учит их конским наукам — кормить, поить, обрубать копыта. Они прошли у нее курс и усвоили, не в пример таблице умножения. То, что делает она сама, порой совсем неплохо, но наша школа ее усилиями полетела к чертям, стоило только скривить ей гримасу! Если я обращалась к ребятам, она вставляла словцо, разжигая войну мышей и лягушек. Между собой у них идет непрерывная грызня. Второй этаж «слона» стал ее цитаделью, и оттуда, брызгая бранной слюной, слезает какая-нибудь недавно приближенная, но уже опальная личность и, надрывно кашляя, отправляется жить (и умирать) в конюшню.
Все болели всем: гастритики, ревматики, и уж простужены были до самой сердцевинки — бронхиты, ларингиты, пиелонефриты, риниты и т. д. Но они не знали, что это такое, и думали легко о своих болезнях: «сопля-сопля, куда пошла?» — «на танцы». — «Дома сиди». Соплю втягивали обратно с прибаутками.
«Причиной задержки роста и развития беднейшей молодежи является не труд, а беспорядочная жизнь, частый недостаток самого необходимого, поспешное и чрезмерное пользование редкими наслаждениями, а еще более необузданно разгорающиеся страсти, дикость, постоянное беспокойство, дурное настроение и подавленное состояние духа». Истинно так, Иоганн Генрих Песталоцци, и двести лет спустя все происходит так же.