О первых началах - страница 13

. Ведь, конечно, было бы удивительным не то, если бы некое начало нуждалось бы в начале, стоящем выше его, а то, если бы оно нуждалось в чем-то, началом чего, как предполагается, оно является.

11. При помощи того же самого рассуждения мы опровергнем также предположение, что началом является неразумная душа, будь то ощущающая, будь то стремящаяся. Ведь даже если кажется, что она занимает некое, в большей степени обособленное, положение благодаря действиям, связанным со стремлением и познанием, тем не менее и она прикована к телу и в некотором отношении неотделима от него, коль скоро ее действие не может обратиться к ней самой, а связано с положенным в основу[104], поскольку ясно, что даже сущность есть нечто подобное[105]. В самом деле, если бы она была независимой и свободной в отношении себя самой — пусть даже и демонстрировала бы некое действие и такого рода,— то не устремлялась бы всегда только к телу, а иногда обращалась бы к себе самой; даже если бы она всегда и соотносилась только с телом, то лишь в связи с различением и исследованием самой себя. По крайней мере, таковы действия большинства людей: пусть даже они постоянно и усердно занимаются внешними предметами и так проводят все свое время, тем не менее занимаясь этим, они обнаруживают в себе худшее, когда совещаются с собой и обдумывают, как бы достигнуть внешних благ, поскольку такие размышления полезны для совершения некоего действия, для получения какого-нибудь явственного блага или для спасения от противоположного. Стремления же неразумных животных однообразны и обусловлены лишь естеством, возбуждаются одновременно с органами чувств, жаждут только приятных ощущений, исходящих от чувственно воспринимаемых предметов, и избегают неприятных. Таким образом, коль скоро тело причастно печали и удовольствию и приходит от них в некое состояние, ясно, что душевные действия совершаются в связи с телами и являются не чисто душевными, но также и телесными, подобно тому как и различение и сопоставление относятся не к цвету как таковому, а к окрашенному телу, и как рассечение — дело не железа, говорит Аристотель, и не формы, а составного, которое и есть топор[106], сапожный нож или меч. Точно так же ощущение и стремление — это дело одушевленного тела или облачившейся в тело души, пусть даже в них проявляется скорее душевное, нежели телесное, так же как в вышеописанных случаях преобладает телесное в виде протяженности и ипостаси. Но ведь в той мере, в какой душевное обладает каким бы то ни было бытием в другом, оно нуждается в худшем; подобное же началом не будет.

12. Однако превыше этой сущности мы видим некий обособленный эйдос, соотносящийся с самим собой и обращающийся к себе самому,— эйдос разумной ипостаси. По крайней мере, наша душа опирается на собственные действия и может наставлять саму себя; пожалуй, этого не было бы, если бы она не обращалась к себе самой. И последнее не могло бы иметь места, если бы она не обладала обособленной сущностью, как считает и Аристотель[107]; следовательно, она не нуждается в худшем. Так не является ли она наисовершеннейшим началом? Нет — она не производит разом все свои действия[108], а всегда испытывает нужду в большинстве из них. Начало не желает иметь никакой нужды, душа же является сущностью, испытывающей нужду в собственных энергиях. Однако она, как можно было бы, пожалуй, возразить, есть вечная, независимая и обладающая сущностно обусловленными и независимыми энергиями, всегда сопутствующими ей вследствие ее самодвижности и вечной жизни, сущность, и, значит, она могла бы быть началом. Но душа — это единый и целостный эйдос и единая природа, в одном отношении независимая, а в другом — испытывающая недостаток. Начало же во всех отношениях независимо; следовательно, душа, к тому же еще и совершающая переменчивые действия, не будет началом — по крайней мере, обладающим наибольшей властью.

Стало быть, и до нее необходимо существовать иному началу, всецело неизменному как по своей сущности, так и в смысле жизни, знания и всяческих сил и энергий, каковое, как мы полагаем, является неподвижным и вечным,— и это сам многопочитаемый ум, совершив восхождение к которому, Аристотель решил, что отыскал первое начало