О первых началах - страница 32

28а. Итак, единое — это все, предшествующее всему, познаваемое и познающее и вообще любая другая вещь, причем не в том смысле, в каком я произношу эти слова, и не в качестве того, что является каждой вещью (ведь такие вещи существуют в раздельности и логически противостоят друг другу), а как единое, сосуществующее с каждой отдельной из разделенных вещей, причем таким способом, который является собственным для того, с чем оно сосуществует. В самом деле, единое в человеке оказывается истиннейшим человеком, единое в душе — истиннейшей душой, а единое в теле — истиннейшим телом, и точно так же единое Солнца и единое Луны есть истиннейшая Луна и истиннейшее Солнце. Впрочем, оно — вовсе не одна из тех отдельных вещей, истиннейшим для которых оказывается, а всего лишь единое, изначально заложенное в каждой вещи[219]. Связует оно, по-моему, и само сосуществующее с каждой вещью единое, которое кажется разделенным в этом сосуществовании, хотя на самом деле оно есть общее, нерасчленимое и подлинное единое,— ведь на самом деле оно отнюдь не расчленено, поскольку присутствует во всем, оставаясь одним и тем же, причем в каждой вещи оно наличествует как собственно единое, а не разделенное, потому что, будучи как единое всем, оно не испытывает нужды в разделении.

Так будет ли единое познавать? Пожалуй, познание — собственный признак раздельности. Следовательно, оно не будет также и познаваться; ведь и познаваемость тоже связана с раздельностью. Данное суждение истинно на том основании, что понятие «познавать» противоположно понятию «быть познаваемым», а никакое из понятий такого рода единому вообще не соответствует, как не соответствуют ему и понятия «единое» и «все», поскольку и они противоположны друг другу и разделяют наше мышление на части. Ведь если мы будем рассматривать простое, то откажемся даже и от представления о едином, так как последнее окажется огромным по сравнению с простым. Если же мы будем мыслить все вместе, то упустим из виду единое и простое. Причина этого в том, что мы в данном случае проводим разделение и рассматриваем выделенные особенности, но, стремясь тем не менее к знанию о высшем начале, в рассуждении о нем сплетаем все вещи вместе, как если бы тем самым способны были бы постигнуть великую природу, остерегаясь, однако, собранного воедино всеобщего множества, так же как и зауженного понимания единого, и при рассуждении о высшем начале радуясь простому и первому; именно в таком смысле мы и относим к нему имя «единое» будто символ простоты, как и «все» — будто символ всеохватности; то же, что существует как то и другое вместе, причем даже прежде и того и другого вместе, мы не в состоянии ни мыслить, ни называть.

Да и чего удивительного в том, что при познании единого мы приходим в подобное состояние, раз уж и раздельное знание о нем оказывается единичным[220], причем его предмет мы вовсе не ощущаем? Ведь даже в отношении сущего мы испытываем сходные, хотя и иные чувства, ибо, принимаясь рассматривать его, мы упускаем его из виду и словно бы топчемся вокруг его стихий — так называемых предела и беспредельного[221]. Если же мы попытаемся мыслить его более истинным образом — как объединенную полноту всех вещей, то, с одной стороны, понятие «все вещи» приведет нас к множеству, а понятие «объединенное» скроет понятие «все вещи».

Впрочем, и этому еще нет нужды удивляться; ведь, даже желая увидеть всякий эйдос, мы топчемся вокруг его стихий, а желая сверх того познать еще и его единое, мы тем самым оставляем без внимания сами стихии. Каждый эйдос оказывается одновременно единым и многим, причем не так, что, с одной стороны, он есть единое, а с другой — многое,— он таков весь и в целом. Будучи не в состоянии воспринять его целиком, мы имеем обыкновение обращать к нему наши мысли в раздельности[222].

29. Всегда пытаясь воспарить к горнему[223] в поисках более всего неделимого, мы каким-то образом ощущаем его и в раздельности принадлежащего к одному виду; по крайней мере, при совокупном его восприятии мы пренебрегаем этой раздельностью, сами, пожалуй, этого не осознавая: в нас пробуждается некий след совокупного мышления, причем так, как будто вдруг зажигается свет истины, словно произошедший от трущихся друг о друга палочек для добывания огня