О первых началах - страница 45

. Стало быть, все зависит от него и тем самым от него вкушает нечто как связуемое им. Так что же, от него не происходит ничего похожего на него? Конечно, нет — ведь ему невозможно было бы отделяться от самого себя в своем нисхождении, при том, что не появляется ничего иного, обособляющего; его природе не положено делаться иной, отличной от нее самой в некоем различении, так же как и простоте всего не положено превращаться в какую-либо двоицу.

Итак, почему же материя оказывается пределом этой природы и ее низшим следом?[288] Пожалуй, этого не происходит, ибо рассматриваемое единое не определено как единое, каковым, как мы говорим, является материя, и в нем не существует ничего ни первого, ни промежуточного, ни последнего, поскольку все это — определения. Не связано с единым и бытие в возможности и в действительности и вообще какая-либо характеристика материи; ведь и сама материя есть некое единство стихий рожденного — следовательно, она является чем-то определенным[289]. Стало быть, где-то здесь, вдалеке от неопределенной природы, она начинается в своем своеобразии; здесь и происходит становление этого, пусть даже и начала, но относящегося не к первым и не к промежуточным творениям, а к последним отголоскам. Итак, все обретает определенность вокруг той природы и последняя определенность всего выделяет некий истинный осадок[290] всего, следующий за всем.

Однако относительно материи стоит поговорить, когда настанет ее черед, и, столкнувшись с апориями, разрешить их в подходящее время; ныне же необходимо лишь присовокупить то определение, что это самое, подлежащее рассмотрению начало в своей неразличимой всеохватности всецелой простоты объемлет даже растекшуюся у последнего предела материю[291].

37. Далее, если от единого не происходит ничего определенного, то в каком смысле оно оказывается причиной всего? Пожалуй, в качестве определенной причины и определенного понятия причинности оно причиной не является. В самом деле, оно не есть ни созидающая причина, так как этой причине предшествует другое, ни парадигматическая[292], поскольку и ею управляет другое, ни целевая, как могло бы, пожалуй, кому-нибудь показаться, ибо последняя есть лишь одна из причин, которая отличается от всех остальных. Кроме того, оно — и не все три причины вместе взятые[293], то есть как бы единая всеобщая причина, поскольку эти три причины отличаются от всего того многого, которое не есть причины, а в едином нет ничего, различающегося между собой. Тем не менее оно оказывается предшествующим всему и причиной всего, так же как и причиной причин, причем не как что-то иное по сравнению с простотой единого: оно, разумеется, есть причина в том же самом смысле, в котором оно есть единое, основывающееся на низшем.

А для чего оно служит причиной, если является причиной вообще? Я скажу: для всего, причем не в том смысле, что для одного оно есть причина, а для другого — нет, и не в том, что в одном каком-нибудь отношении оно причинствует, а в другом — нет, как и не в том, в каком причиной является все то следующее за ним, которому мы даем такое определение. Так, стало быть, нечто от него все-таки появляется? Конечно: все, но не как его подобие, а как то, что следует за его природой.

Итак, рождение от единого оказывается неодновидовым, а впереди него идет одновидовое, поскольку оно свойственно более всего родственным предметам, происходящим к тому же от всецелого, а не от какой-то из определенных в нем причин. Такое рождение подобно неодновидовому и наиболее общему рождению всех богов. В самом деле, отнюдь не всем им свойственно неодновидовое рождение, как в том случае, если бы речь шла о девушках и юношах среди богов; одновидовое же рождение распространено повсеместно, и бесплоден тот, кто не вершит его, пусть даже это верно в применении лишь к материи, если, конечно, верно хотя бы по отношению к ней. Итак, если выход за пределы единого всех вещей не является рождением предметов его же вида, то, разумеется, потому, что таковое будет ему предшествовать, что, как было показано, невозможно. Во-первых, не стоит приписывать единому двойственного выхода за свои пределы, ибо, будучи совершенно неопределенным, оно не станет порождать определенное или относящееся к одному с ним виду, как и то и другое вместе; напротив, ему более подобает, если можно так выразиться, основанное на предшествующем тому и другому неопределенное рождение. Во-вторых, если бы кто-нибудь пожелал опереться на определенные понятия, то он мыслил бы рождение всего от него и как то, и как другое. Действительно, поскольку оно, будучи всем, существующим как единое, производит все на свет путем рождения предметов своего же вида, а как предшествующее всему — путем рождения предметов иного вида, и это происходит одновременно и тождественно, то оно оказывается всем и предшествует всему. Следовательно, все совершает выход за его пределы одновременно в качестве предметов одного с ним и иного вида как один и тот же. Ведь единое является всем и производит на свет все, и такое рождение — одновидовое. Помимо этого, оно предшествует всему и <рождает> все, и это — неодновидовое рождение. Кроме того, вот и иное суждение: как всецело простое оно порождает совершенно непростое в неодновидовом рождении, а как сверхпростое — в одновидовом.