О первых началах - страница 44

. Однако не окажется ли в таком случае, что на самом деле предмет наших исследований, о котором мы договорились, а именно природа единого, являющаяся результатом единого и самим единым, будет допускать некое разделение? Пожалуй, оно уже не останется единым в чистом виде, обретя под действием второго какие-то свойства, поскольку оно вышло за свои пределы в виде второго. Ведь единое, оказавшись во многом, обрело свойство множественности и как-то изменилось вместе с воспринимающим его. В условиях, когда второе стало участвовать в нем вот именно таким образом, последующее участвует в единой причине благодаря ему и при его посредстве.

35а. Однако если единое ничего не дарует, то каким же образом его воспринимает второе или третье? Почему, несмотря на то что оно не производит на свет ничего из всего, оно тем не менее оказывается причинствующим? Пожалуй, это происходит наподобие того, как ничего не делающее может производить на свет нечто благодаря лишь своему бытию — ему можно производить на свет последующее лишь благодаря своему бытию единым. В самом деле, «быть» — означает действовать самой энергией сущности, потому-то единое и созидает благодаря бытию единым[284]. Однако «производить на свет» — действие, и, значит, единое по природе остается всего лишь единым, к чему я это и сказал, все же остальное возникает благодаря самому себе. Ведь последнее, вообще, в состоянии произвести на свет себя само, потому что существует единое, вдыхая которое и укореняясь в котором, оно обретает эту способность.

Совершив в рассуждении столь долгий путь по кругу, мы остались ограниченными теми же самыми апориями: если нечто от единого привходит в другое, то каждая вещь и существует, и производит на свет себя самое благодаря участию в нем. Действительно, если она ничего не вкушает от него, то разве нуждается в нем для собственного существования? И, вообще, мы бы страстно желали увидеть еще и то, что сами мы имеем от подобной общности: если она наипервейшая, то обладает неким самым последним следом, который мы называем материей; в самом деле, даже та пребывает всеединым, свободным от другого. Если же и последнее и первое не являются ничем иным, кроме единого, пребывающего всем и предшествующим всему, то, разумеется, потому, что подобная природа обнаруживается в промежуточных плеромах.

36. Так вот, приняв во внимание, что стоящие перед нами апории именно таковы, давайте вновь примемся за рассуждение с самого начала, словно призвав в этом на помощь бога-спасителя[285]. Действительно, то единое, которое является всем, а не только единым,— причем всем как наипростейшим и самой простотой, освобождением от всего, предшествующим всему,— не есть единое, дарующее единство. Ведь таковым оно становится вследствие своего определения[286]. По той же самой причине оно не дарует ничему среди другого множественности, как и своеобразия, а попросту оказывается причиной, предоставляющей общность и «всещность», причем не придающей этих качеств всему разделенному вместе взятому (так как оно не сообщает их даже объединенному), ибо причина и того и другого одна и та же, причем предшествующая как тому, так и другому. Следовательно, оно производит на свет не что-либо объединенное и не что-либо разделенное, а попросту все каким-то образом существующее. Стало быть, его природа не отделяется ни от чего, не объединяется ни с чем и не изменяется одновременно ни с чем из всего, ибо в таком случае она была бы еще не всем, а только тем, вместе с чем она усматривается. Не будет она и собственной, раз отрицает все собственное; значит, от нее не отделяется ничего для каждой вещи ни свойственным той способом, ни каким бы то ни было способом вообще — напротив, правильнее говорить, что благодаря ей появляется единое участие, общее для всего. Таким образом, это участие отделено от наличного бытия и еще не существует никакой определенности <всеединого>: ни как причины, ни как наличия, ни как участия. Значит, от единого не происходит ничего, ибо в нем нет ничего пребывающего, которое могло бы выйти за его пределы. Ведь пребывание всегда идет впереди любого выхода за свои пределы, а неразличимой природе еще не свойственны какие-либо различия. Так что же, следовательно, все ей непричастно? Конечно, причастно, скажу я. А дарует ли она что-либо всему или ничего не дарует? Разумеется, дарует, опять скажу я: самое почитаемое из всего — себя саму в целом и в наличном бытии, а не какое-то там участие, исходящее от нее. Так что же, она будет появляться вследствие того, что ее приемлет, а вовсе не сама по себе? Пожалуй, она не есть результат ни самой себя, ни его, и не отделена от него, и не соединена с ним ни в наличном бытии, ни в сопричастности — ведь все это пребывает в определенности, она же всецело не определена; она не оказывается результатом ни всего, ни ничего, ибо, в согласии с истиной, она и не во всем, и не прежде всего, так как и подобное — это некие определения, единое же является простым, неопределенным и самим вот этим всеединым, которому мы не в состоянии дать подходящее ему имя, потому что единое является иным по сравнению со всем, и равным образом все — иное по сравнению с единым. Итак, все остальное обретает свои множественные определения вокруг него и после него среди происходящих от него множественных причин; следовательно, оно не предоставляет своего участия и не отказывает в нем: оно существует, спасает все остальное, доводит все до совершенства и производит все вместе на свет неким иным способом, предшествующим тому и другому,— как единое собственное действие, дарующее качество всеобщности, которое не следует называть ни порождающим, ни совершенствующим, ни каким-либо иным действием подобного рода, ибо все подобное связано с определенностью, оно же всепроизво-дяще, но как единая природа