Обретение надежды - страница 30
Дружбе с Белозеровым Николай Александрович был обязан не просто карьерой, хотя честолюбие не было ему чуждо, но куда более важным — возможностью целиком посвятить себя онкологии, возможностью, о которой он мечтал и которой служба в академии ему не давала.
Вересов и Белозеров стали врачами по разнарядке горкома комсомола.
Весной тридцать пятого оба окончили школу. Николай собирался поступать на физмат, Федор — в политехнический. Однако все сложилось иначе.
Дня через три после экзаменов — даже отоспаться как следует не успели! — четверых выпускников — Вересова, Белозерова, Яцыну и Басова — вызвали на бюро горкома.
В кабинете секретаря было душно и накурено: дым не успевал выходить в открытые окна. Смущаясь от общего внимания, ребята сели на краешки стульев.
— Вот что, други, — тряхнув льняным чубом, сказал Марат Березкин, — долго рассусоливать с вами у нас нету времени, еще полночи прозаседать придется. Что такое капиталистическое окружение и чем оно пахнет, знаете, народ грамотный. — Федор дурашливо повел носом, словно принюхиваясь, но Марат строго покосился на него, и он сконфузился. — Порохом оно пахнет, войной, это дело не носом — сердцем чуять надо. Буржуи всего мира во сне видят, как бы нас половчее сожрать и не подавиться. Ясно-понятно, ни фига у них из этого не получится. Однако, чтобы выстоять в будущих боях, чтобы разгромить всякую сволочь, которая на нас полезет, Красной Армии позарез нужны военные врачи. Да, да, именно врачи, — жестко повторил он, заметив, как растерянно переглянулись ребята. — Нам выделили четыре путевки в Военно-медицинскую академию имени товарища Сергея Мироновича Кирова. Мы тут с членами бюро посоветовались и решили направить вас. Отличники, политически грамотные, делу Ленинского комсомола преданы... одним словом, товарищи надежные. Это — большое доверие, и все мы надеемся, что вы его с честью оправдаете. — Марат обвел глазами длинный, покрытый кумачовой, в фиолетовых чернильных разводьях, скатертью стол, за которым сидели члены бюро горкома. — Кто за это решение, прошу голосовать.
— Да погодите вы! — крикнул Николай и вскочил, одергивая кургузый пиджачок. — Погодите! Вы бы хоть для приличия нас спросили. Но хочу я в медики, чего я там не видал!
— Так можно и за педагогический проголосовать, — поддержал его Белозеров. — Больно нужно...
Марат вздохнул. Он уже привык к таким воплям. Все лучшие ребята рвались в технические вузы, всем хотелось возводить Днепрогэсы и Магнитки, в медицинские и педагогические институты шли или по призванию, или потому, что больше никуда не надеялись поступить, или по комсомольской разверстке. Что ж, придется и этих уламывать.
— Вы комсомольцы? — прищурился Марат.
Вересов и Белозеров сердито засопели.
— Мы тоже считаем, что комсомольцы, потому и позвали. А если комсомольцы, значит, пойдете туда, куда вас пошлет комсомол. И будете делать то, что комсомол поручит. Иначе вы не комсомольцы, и весь на том разговор. — Марат перевел дыхание, откинул со лба волосы и вдруг смущенно усмехнулся. — Эх вы, хлопцы-хлопчики... Думаете, мне охота на этом стуле штаны протирать? Второй год в летное училище прошусь — не пускают. Говорят: здесь нужен. А вы — там. Мы всех выпускников перебрали, лучших не нашли. Девчонок-то не пошлешь, дело военное. А посылать какое-нибудь барахло, чтобы всю нашу организацию позорило, — себе дороже. Начнется война, ранят меня, к примеру, какой расчет, чтоб меня недотепа лечил? Оттяпает по ошибке голову, жалуйся потом. А вы...
— А мы в тебя ведро касторки вольем, — под общий хохот сказал Николай. — Так что ты уж лучше к нам не попадайся.
— Согласен! — с облегчением вздохнул Марат, поняв, что сопротивление сломлено. — Получайте направления, а я уж постараюсь к вам не попадаться. Страх, как касторку не люблю. И еще рыбий жир...
...В июне сорок первого, неподалеку от Минска, в реденьком лесу, насквозь простреливаемом немецкой артиллерией, Белозеров и Яцына, отстранив пожилых санитаров, осторожно опустят политрука Березкина на операционный стол с развороченным осколком животом, и Вересов, отлично понимая, что Марата уже не спасти, будет оперировать, а потом бросит под ноги скальпель, выйдет из палатки, прижмется щекой к нагретой солнцем шершавой сосне и беззвучно заплачет. В первый и последний раз за всю войну...