Одинокое письмо - страница 12

Мы плыли, приходили новые мужики и звали в деревни к своим «вековечным» матерям, которые «всю досюльщину тебе наскажут».

Потом я сидела в доре и глядела на удаляющийся «Мудьюг», и было хорошо думать, как не похож он на белые теплоходы, с которых музыка разносится по южным пляжам.

Дора пристала к берегу, я села на бревно.

Берег пустел.

Черные собаки бродили по песку, медузы, розовые и фиолетовые, жирнели вмятинами, и когда трогаешь их подошвой, то все равно не понять, как они плавают, хоть переворачивай. Я взяла рюкзак и пошла к деревне, оглядывалась на след от своих ботинок — у них толстая резная подошва, и мне сказали недавно в Падьмозере, что такой же след оставляли лапти.

Песок был мокр, крепко пахло полосой водорослей.

«Мудьюг» все еще стоял. Он ушел вечером, когда посредине улицы, по копыта в песок, побрели коровы, а по деревянному настилу вдоль домов застучали овцы.

— Ты Вера, и я Вера, — сказала моя хозяйка, — выпьем.

Изба была у нее новая, и печка свеже бела, в сенях стояла кадка с сельдью, а на окне блестел кактус, и хозяйка обрадовалась, узнав названье своему «квету».

Ночью поднялся сильный ветер, и я вспомнила, как точно так же шумел ветер, когда я проснулась однажды в одной заонежской деревне.

Было то самое смутное время ночи, когда просыпаешься и чувствуешь, что пока ты спал — все изменилось, сразу не разобрать что, но чувствуешь, что происходит какое-то действие, и ты втягиваешься в него.

Старый дом принимает его и участвует в общем. Ты лежишь на полу под окном и слышишь, как шуршит бумага, которой ты вчера заткнул выбитое стекло. Ты знаешь, что это шуршит бумага, потом все стихает, и ты хочешь заснуть, но вот она вздрогнула по-особенному, и нужно посмотреть, ты знаешь, что нужно поднять голову, и не поднимаешь, и стараешься опять уснуть. На ветру захолодели волосы и обветрились губы, и наконец ты смотришь и видишь, как медленно раскачивается бумага, когда она не шуршит.

А в другом окне бегут тучи, а вчера было тихо и жарко, и плот тихо гнало по течению в дальний конец озера, где заросло трестой и иногда можно услышать непонятные всплески.

Тогда было жарко и хорошо лежать на плоту, опустив ноги и руки в воду. Неприятно холодила озерная трава, да заползал паук, которого можно сощелкнуть в воду, но он выскакивал из воды и оказывался на том же месте.

Хозяйка застонала во сне безнадежно, не просыпаясь, — как вопельница, истошно, — и безотчетно, потому что не проснулась.

Такими ночами наглеют волки и подходят к самой деревне. Ветер шумит, и это больше похоже на городской ветер, потому что здесь он шумит не в деревьях (в северной деревне их нет), а где-то в пожнях, в тресте, по озерам, и знаешь, что так же он шумит по Онеге, и оторванность больше, потому что тебя от всего отделяет ветер...

Но здесь, в Лопшеньге, на берегу Белого моря, больше не было отъединенности. Я просто подумала, что, если наутро опять будет шторм, так и не удастся поставить «тайники» на семгу.

Я стала думать, как хорошо приехать сюда, расхаживать в черных валенках между партами, задавать ребятам сочинения про то, что они делали летом; и они напишут, что сидели на тонях с отцами и охотились, и тогда, смущаясь, я попрошу их взять меня на охоту как-нибудь...

Когда я проснулась, травины блестели на солнце, ветер утих, а я лежала на зеленом горохе, горох еще не очень высох, но был уже желтоват и тучен.

Я узнала, что все мужики сидят по тоням, сети после шторма на семгу ставят. И попутчик идти на тоню нашелся, Петр Павлович.

— Вот посылают вас, ленинградских, за стариной, — говорил он, — а лучше бы вы связь нам наладили, а то придет «Мудьюг» раз в неделю, вот и вся связь, а зимой-то не ходит.

Мы пришли на тоню Тотмангу, и, уже сидя в карбасе, я увидела, как рыбак стоит на носу и глядит вглубь, лодку качало, и он держался за веревку; как он смотрит в воду и тихо пошевеливает сеть. Подошли к другой сети, мы ждали, когда закипит вода и в глубине рыбина забелеет; уже стояла узкая длинная корзина, куда бы ей, оглушенной, лечь.

Но и эта сеть оказалась пустой: только что прошел шторм, и зыбь еще не улеглась.