Окопники - страница 44

стр.

— Убит один, трое раненых.

Полковник долго молчал, прохаживаясь по просторному блиндажу. Мы стояли и ждали. Наконец последовала команда:

— Всем отдыхать!

— Товарищ полковшгк, — сказал я, — разрешите всю провизию, что мы брали с собою, раздать личному составу группы. Люди промокли, намерзлись, устали.

— Раздавай, раздавай.

— Спирт тоже в целости, — намекнул я осторожно.

— Вот видишь, — повернулся полковник к Гребенщикову, — и спирт цел. Разрешаю…

Кулаков остался в блиндаже, а мы с Гребенщиковым направились в землянку разведчиков. Раздали всем сало и хлеб, разлили по кружкам спирт. Самому мне не хотелось ни есть, ни пить, но Гребенщиков уговорил поддержать компанию.

— Потеряли больше, чем вывели, — подвел он итог, старательно готовя мне и себе по бутерброду.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Ничего, кроме того, что сказано.

— Неужто забыл святой наш закон: сам погибай, а товарища выручай!

— Помню.

— Даже если бы там оставался только один человек, и то мы обязаны были бы спасать его. Мы же в Красной Армии служим.

— Все правильно. Я бы тебя взял в полковую разведку, если бы у нас имелась должность комиссара… Давай с окончанием дела…

Гребенщиков держал в одной руке кружку со спиртом, в другой — кусок черного хлеба с салом. Выпил одним глотком. Я последовал его примеру, но у меня не получилось так, как у него.

— Не годишься в разведку, — заключил Гребенщиков.

17

Нежданно — негаданно прибыло пополнение. По приказанию начальника штаба я отправился в ближайшую деревню, где размещалась часть служб дивизии, принимать маршевую роту.

Командир роты старший лейтенант Шварцев выстроил тридца ть семь человек и доложил мне по всем правилам, что рота поступает в распоряжение нашего полка. Шварцеву было лет тридцать пять. У него холеное круглое лицо с пижонскими усиками, хорошо подогнанная форма и новенькое снаряжение.

В строю преобладали бывалые солдаты, возвращавшиеся из госпиталей после ранения. Они стояли молча, со спокойными лицами. Для них здесь не было ничего нового. Все знали, все видели.

Совсем иначе держались те несколько человек, которые впервые попали в маршевую роту. Я заметил их настороженность. Они прислушивались к глухому громыханию артиллерии на переднем крае, в пяти — шести километрах отсюда.

Мое внимание привлек парнишка, стоявший последним на левом фланге. Шинель была у него до пят, шапка, надвинутая на лоб, почти закрывала глаза. Ростом он — с нашего «сына полка». Но тому только четырнадцать, и выглядит он лихим фронтовиком, даже награжден медалью «За отвагу», а этот напоминал нахохлившегося воробышка.

— Сколько лет? — спросил я.

— Девятнадцать.

— Фамилия?

— Шипиленко…

Не желая конфузить левофлангового, я отошел, обратился ко всей роте:»

— Кто служил в нашей дивизии?

— Никто, — ответил за всех Шварцев.

Он все время ходил со мною перед строем и то вкрадчивым шепотком, то вслух характеризовал бойцов. Эти характеристики пригодились бы, может быть, командирам рот, под началом которых вновь прибывшие бойцы будут воевать. Мне по моей должности словоизлияния Шварцева были ни к чему. Да я еще, грешным делом, считал, что боец по — настоящему раскрывается только под огнем, никакие словесные характеристики не в состоянии отразить то, что в нем спрятано где‑то глубоко и может проявиться только в таком концентрированном проявителе, каким является бой.

Под вкрадчивое воркование Шварцева неожиданно пришла мысль: не попросить ли представителя штаба дивизии, который стоял туг же, направить командира маршевой роты в полк? Пусть он там доложит о своих людях. Если не их непосредственным начальникам, то хотя бы командиру полка.

Майор не то чтобы сразу одобрил мое предложение, но и не отверг его. Поинтересовался мнением Шварцева:

— Как, старший лейтенант?

Тот решительно запротестовал:

— Нет, нет!.. Спасибо за приглашение. В следующий раз обязательно воспользуюсь им. А сейчас, прошу поверить, у меня по горло дел в своем запасном полку. Моя задержка здесь повлечет за собой нарушение учебного процесса. У нас с этим строго. Мне приказано вернуться как можно быстрее.

Майор задумался. Шварцев заметил его нерешительность и пустил в ход еще один довод: